Персонных дел мастер
Шрифт:
Кирилыч сочувственно крякнул, после чего Роман в некоем смущении отстранил невесту и принялся рассказывать. Оказалось, вызвался он после Переволочны идти с драгунами Волконского вслед Мазепе и шведскому королю. Думали захватить самый великий трофей за всю войну, да не успели, заблудились в великой степи, и, когда прискакали к Бугу, король был уже на той стороне реки, у турецкой крепости Очаков.
— Ушел с сотней драбантов! — досадливо поморщился Роман,— Оставшихся на нашем берегу шведов мы частью порубали, частью в полон взяли!
— Ну а гетман? — спросил пан сотник, незаметно во время рассказа зашедший в горницу.
— Что гетман! —
— Господь с ними, скитальцами! — сказала бабушка Ярослава, — Хорошо бы вышло скорое замирение! — Она с тревогой перекрестилась на образа.
— Замирения пока и не ждите! — продолжал Роман.— Слышал я в штабе у светлейшего, что отверг шведский король мирные пропозиции Петра Алексеевича. Так что объявлен общий поход. Пехота Шереметева идет к Риге, а наш генерал-фельдмаршал (Роман говорил с видимой гордостью за новый чин своего патрона Меншикова) — через Польшу аж в шведскую Померанию, к крепости Штеттин.
— Даль-то какая, коханый мой! — невольно вырвалось у Марийки,— Опять, значит, жить в разлуке?
— Не совсем так! — весело рассмеялся Роман.— Светлейший дал мне трехмесячный отпуск для введения во владение хутором Дубровым.
— Да это же гетманский хутор под нашей Смелой! — удивился Бутович.
— Так точно, пан сотник! Дарован мне хутор того злодея Мазепы за мою многую государеву службу, а главное, за поимку шведского генерал-адъютанта Канифера в Смолянах.
— Так и я же шведского генерала словил! Где же мой хутор? — вскинулся было Кирилыч.
— Утопил ты его, дядько, утопил свой хутор в мальвазии и романее! Идем скорее к твоему полковнику. У бедолаги, чаю, от твоего лечения белая горячка началась...— И под общий хохот бабушка Ярослава увела Кирилыча.
Вечером Никита лежал одиноко в горнице, слушал вполуха, как трещит сверчок за печкой да любовно перешептываются Ромка с невестой за сенями, читал -Цветослов, изданный тщанием Ставропигийского братства во Львове, и вспомнил вдруг Гальку, что осталась в далекой Галиции. Впервые в последнее время он думал не о Мари, а о другой женщине, так любившей его, и мысли шли неспешные и несуетные.
Через месяц, когда Никита совсем оправился, в Полтаве сыграли свадьбу Романа и Марийки. Выздоровевший от снадобий Ярославы полковник Бартенев был на той свадьбе посажёным отцом, к большой обиде Кирилыча. В конце свадебного пира бывший вахмистр, впрочем, забыл о своих обидах и горячо доказывал соседям по столу, полтавским казакам, что новгородские щи лучше украинского борща, ибо крепче в нос шибают.
А на другой день после свадьбы Никита был уже в дороге. Впереди его ждала Москва и многотрудное учение живописной науке.
В декабре 1709 года состоялся триумфальный въезд победителя при Полтаве в Москву. На Красной площади были установлены триумфальные ворота, кои, по замыслу их создателя, представляли храм трудолюбия, подвигов и добродетелей русского Геркулеса. По сторонам храма на пьедесталах стояли две пирамиды, украшенные эмблематическими картинками. Картины те были написаны Иоганном Таннауэром и его учеником Никитой. На картине Таннауэра Самсон, весьма натурально играя мышцами, разрывал пасть шведскому Льву. (Битва под Полтавой случилась в день святого Самсона, и с тех пор оный святой почитался как покровитель русского воинства.) Никита изобразил легендарного Фаэтона, взлетевшего на колеснице к небу и сраженного молнией. И оттого что картина его была выставлена как бы на суд тысяч москвичей, вышедших встречать русское войско, ему было страшно и боязно. Однако ничего не случилось. Большая часть народа спешила к Стрелецкой слободе, откуда начиналось шествие, и им попросту было не до картины. А кто останавливался и смотрел, те хвалили, особливо когда им разъясняли суть аллегории Фаэтона. Ведь шведский король, так же как и грек, воспаривший было на крыльях славы, был сражен молнией на полях Полтавы.
Кроме ворот на Красной площади разные сословия воздвигли еще шесть триумфальных ворот по пути царского шествия. Перед домами, стоявшими на пути триумфального кортежа, стояли столы с разными яствами и напитками. Неказистые заборы были прикрыты яркими картинами и коврами.
Царский въезд первоначально был назначен на 18 декабря, и полки уже были выстроены за Серпуховскими воротами, когда пришло известие от некоронованной царицы Екатерины о рождении у нее дочери Елизаветы Петровны. Того ради был назначен молебен в Успенском соборе, после коего придворные и послы поздравляли Петра с рождением царевны, как со счастливым предвозвещением вожделенного мира.
Но вот наступило 21 декабря 1709 года, и триумфальное шествие двинулось по Москве. Возвещая его, впереди шли трубачи и литаврщики. Звонко пели трубы в морозном воздухе, ярко сияли литавры на солнце: день был ясный, прозрачный, улицы были убраны свежим, выпавшим за ночь снегом, на деревьях висели сережки из инея.
Вслед литаврщикам маршировал Семеновский полк во главе со своим командиром Михайлой Голицыным.
Поскольку семеновцы половину полка потеряли именно под Лесной, то за этим полком везли трофеи, взятые в этой славной баталии. Следом маршировала бомбардирская рота преображенцев, и две лошади, покрытые попонами с вензелем Карла XII, везли королевские носилки, разбитые под Полтавой. За ними, понурив головы, шли шведские генералы и министры: фельдмаршал Рёншильд, генерал-аншеф Левенгаупт, граф Пипер, генералы Роос, Крейц, Гамильтон, Шлиппенбах, Штакельберг и Круз. А за ними брела нескончаемая, казалось, колонна пленных шведов — двадцать две тысячи солдат и офицеров, выстроенных по четыре в ряд и охраняемых русскими драгунами.
Петр ехал следом за пленными, впереди колонны преображенцев, под звуки полковой музыки. Гремели пушки с валов и бастионов, воздвигнутых против тех самых грозных шведов, что пленными брели сейчас по улицам Москвы. Малиновый колокольный звон заглушал временами артиллерийские салюты.
Каждое сословие встречало у ворот Петра по старинному русскому обычаю хлебом-солью. Петр слез с коня и принял благословение митрополита. Затем Петр внимательно осмотрел ворота и особо воззрился на картину Никиты.
— Кто дал тебе сей сюжет? — спросил Петр стоявшего у арки живописца.
Должно быть, Петр сразу не узнал его — впервые он видел Никиту в партикулярном платье.
— Сюжет сей, государь, дан мне тобой. Всей Москве ведома твоя реляция о Фаэтоновом конце шведского воинства! — смело ответил Никита, и было видно, что господину бомбардиру та смелость понравилась.
— Молодец, Никита Дементьев! — узнал наконец его царь и, обращаясь к Мусину-Пушкину, заметил: — Будешь составлять списки заграничных пансионеров, пиши оного Никиту первым. Воин из него был добрый, верю — добрый будет и мастер! '