Персонных дел мастер
Шрифт:
— Чем же это я так возмутил сердце султана?— с насмешкой прервал Петр своего канцлера Головкина, который громко, стараясь перекричать шум токарного станка, за которым работал царь, зачитывал султанский фирман.
— Чаю, тем, государь, что позволил ты после Полтавы нашим кавалерийским генералам гоняться за шведами до самого Очакова. А нашим молодчикам дай волю, они и до Стамбула доскачут! И тем дали турку повод к войне...— с видимой досадой на лихих драгун ответил канцлер. Гаврила Иванович, человек осторожный и пугливый, не желал войны с турком, так же как и Петр, но совсем по иной причине. Ежели Петр не хотел новой войны до тех пор, пока у него руки были связаны старой войной со шведами, то Гаврила
— Что заскучал, канцлер? — Петр оторвался наконец от станка.— В чем еще укоряет нас султанское величество?
— А в том, государь, что войско русское «погналось за королем шведским, который отдался под высокую руку Порты, и осмелилось 48 миль за ним последовать и триста шведов в турецких владениях в полон взять».
— Степь велика, межи верной в ней нет, и султану о том ведомо...— сердито буркнул Петр, снимая кожаный рабочий фартук,— Полагаю сию обиду за пустой предлог, но даже из самого предлога видно, что турок собрался воевать-то из-за интереса шведского короля.
— Так, государь... — согласно наклонил голову канцлер.
— Ну что ж, видит бог, хотел я искать мира в Стокгольме, а придется найти его в Стамбуле... Что скажешь, Гаврила Иванович, на сию метаморфозу?
— Скажу, государь, что после Полтавы даже английский посол, сэр Чарлз Витворт, признает силу русского войска. На днях он сильно поспорил с датским посланником, пугавшим тут всех огромным числом османских орд.
«На всякое великое число есть великое умение, а в том воинском умении русским ныне опыта не занимать!— ответствовал Витворт датчанину. И еще добавил:— После Полтавы я верю не только в русского солдата, но и в русских офицеров и генералов. И жалею турок — им ведь придется иметь дело с теми же русскими полками, что были под Полтавой!»
— Ай да сэр Чарлз, ай да молодец!— К Петру явилось то хорошее настроение, которое он всегда испытывал за токарным станком. Ведь вещи, сходившие со станка, можно было ощупать руками, это были настоящие надежные вещи. Не то что дипломатия, где всё слова, всё пыль! Но в одном сэр Витворт (который, конечно же, из скрытого врага не превратился сразу в явного доброжелателя) истинно прав: Шереметеву послан приказ идти из Риги к Днестру с теми же самыми полками, что стояли против шведа у Полтавы.
— Фельдмаршал Шереметев пишет, что выйти из Риги пока не может,— словно подслушав мысли Петра, своим обычным бесцветным канцелярским голосом доложил Головкин.
— Отчего так?— вырвалось у Петра.
— Губернаторы в срок довольствие для войск не заготовили,— не без тайного ехидства доложил Гаврила Иванович. Еще бы, среди губернаторов был и всесильный Голиаф, генерал-губернатор Ингерманландии и Санкт-Питербурга Александр Данилович Меншиков, который для канцлера все одно что злая зубная боль — нарушает весь регулярный порядок, который пытается завести в делах Гаврила Иванович.
На сей раз Гаврила Иванович угадал и удар светлейшему нанес отменный. В великом гневе Петр сам, разбрызгивая чернила, отписал петербургскому губернатору: «Гюг ведает, до какой печали пребываю, ибо губернаторы раку последуют в произвождении своих дел, которым последний срок в четверг, а потом (буде не исправятся) буду с ними не словами, а руками поступать!»
«Так-то, Александр Данилович, познаться тебе снова с царской дубиной...» Канцлер не без насмешки, с видимым удовольствием смотрел, как секретарь Макаров запечатывает грозное царское письмо.
— Зови своего молдаванина!— нарушил Петр тихую радость канцлера. Снова начинались дела по посольскому ведомству — дела тонкие, политические. И дела все более касались далеких Балкан.
Сразу после Полтавы в Москву поспешили посланцы иолошского господаря Бранкована: Логофет Корбе, боярин Давыд, великий конюший Георгий Кастриот. По тайному договору, заключенному с волошским господарем, Пранкован обещал в случае войны России с османами «объявить себя за Россию, поднять сербов и болгар, выставить войско в тридцать тысяч», а главное — собрать продовольствие для всей русской армии. Для закупок провианта Гаврила Иванович, с болью в сердце, сам передал посланцам-волохам триста кошельков левков, тянущих на сто пятьдесят тысяч рублей золотом. «Разор!» Но сердце у Гаврилы Ивановича ныло не столько от ущерба, сколько от недоверия к смуглым и ласковым посланцам-полохам, к их льстивым цветистым речам. Все они учились этой цветистости на берегах Босфора, и как знать, не подослал ли их Бранкован в Москву с прямого разрешения Стамбула?
«Продаст, ох продаст жук-волох!» — с тревогой вспоминал Гаврила Иванович поведение Бранкована в прошлую войну с турками, когда Бранкован и на трон-то сел недобро, отравив своего дядю, господаря Валахии Щер-бана, а затем беспрестанно перебегал от турок к австрийцам и обратно, пока не надел кафтан, подарок султана, и не стал верным османским сторожевым псом на Дунае. Но никаких явных улик против Бранкована у Гаврилы Ивановича не было, а Петр льстивому волоху столь доверился, что по подписании тайного договора даже наградил господаря орденом Андрея Первозванного. «Так же, как и Мазепу, и той же наградой...» — мелькнуло у Гаврилы Ивановича, но вслух высказывать свои сомнения он опасался, видя, как широко раскрыл свои объятия Петр посланцам Бранкована.
— Ну что, Гаврила Иванович, почитай, теперь все Балканы с нами! — весело сказал Петр после прощальной аудиенции послам-волохам. И Гаврила Иванович опять промолчал. Хотя, по правде говоря, он гораздо больше, чем богачу Бранковану, доверял бедным посланцам от сербов и черногорцев.
В мае 1710 года прибыл в Москву сотник Богдан Попович с грамотою к царю от сербских полковников, стоящих со своими полками на Дунае. То были сербы, перешедшие в последнюю войну с турком вслед за австрийским войском, отступившим от Белграда, за Дунай и поселенные Габсбургами в Бачке, Банате и Славонии вдоль турецкой границы. В переданной Петру грамоте сербские полковники просили царя «воззрить и промыслить» о судьбе несчастной Сербии, угнетенной под турецким ярмом, и обещали, в случае войны России с османами, все, как один, подняться на басурмана. Сербы были опытные воины и обещали выставить сразу войско в двадцать тысяч. Вот сербам Гаврила Иванович верил — те были готовы идти на войну без всяких условий и не требовали денег из царской казны.
На днях же в Москве объявился еще один тайный посланец, капитан Прокопий, присланный новым господарем Молдавии Дмитрием Кантемиром. Посланец тот Гавриле Ивановичу понравился солдатской прямотой, ибо на вопрос, сколько войска может выставить в помощь русским Молдавия, ответил честно: десять тысяч (в грамоте же господарь обещал все двадцать тысяч, и капитан
Прокопий о том ведал). Теперь капитан, ростом не уступающий самому Петру, навытяжку стоял перед царем, как перед своим новым генералом, и уже не как посол, а как солдат сообщал сведения о пограничных крепостях, числе турок в Бендерах, о дорогах, идущих к Дунаю.