Персонных дел мастер
Шрифт:
— Вижу, вижу, батюшка, что из тебя не только генерал, но и моряк отменный. В таком тумане не заблудиться токмо опытный шкипер может! Впрочем, и мы,— он добродушно рассмеялся,— тоже не дремали. Яков Вилимович своими пушками сбил шведскую батарею у брода, а наши драгуны приняли ледяную купель — перешли брод и атаковали шведа в конном строю. Ну а вахмистр-то, вахмистр, сам, чаю, видел — раздобыл-таки, шельма, парик! Нет, что ни говорите, а надобно наградить вахмистра!
Вскоре после виктории генерал-адмирал, сочтя, что кампания закончена, сдал команду Голицыну и отправился в Петербург со многими трофеями, взятыми у Пелкане. А Голицын пошел к Биернеборгу, где и стал тремя отрядами на зимние
Князь Михайло расположился на винтер-квартирах широко и надолго. В Тавастгусте были открыты походный магазин и госпиталь, из подошедших от Киева (после «вечного мира» с турками) конных полков была налажена драгунская почта до самого Выборга, так что письма из Петербурга уже на третий день лежали на столе командующего. Дабы прочнее «отлучить» финнов от Швеции, был издан универсал, где говорилось, что русским войскам запрещено делать всякие незаконные реквизиции и конфискации и потому жители могут жить без всякой печали. По своему войску Голицын отдал грозный приказ, строго запрещавший разные грабежи и поборы с местного населения. Виновные наказывались палками перед строем.
И очень скоро финские крестьяне, увидев, что русские привели в страну не каторжников и колодников, а самое что ни есть регулярное войско со строгой дисциплиной, сами стали доставлять этому войску мясо, молоко, хлеб, получая за все расчет в царских рублях и немецких талерах.
Меж тем наступила зима, и высокие снежные шапки увенчали крыши домов и амбаров, в которых стояли на постое русские войска. По первому же снегу заскользили финские лыжники. Князь Михайло новинок николи не чурался — сам попросил у своего хозяина, финского пастора, лыжи, наладил их на валенки (добрые русские валенки были выданы всему его войску!) и вместе со своим адъютантом пробежался по заснеженному лесу, окружавшему Биернеборг. Эта лыжная прогулка столь понравилась командующему, что он тотчас приказал завести при каждой части лыжную команду, закупив для того у финнов лыжи и прочее снаряжение.
— В снежную зиму нет лучшего средства для действа в лесах, нежели лыжи! — весело сказал князь Михайло армейскому казначею, жалующемуся на новый неожиданный расход.— Лыжи нам те не для забавы нужны — для дела!
— Какие еще там дела могут быть зимой? — сердито ворчал казначей из бывших приказных подьячих,— Зимой войско что твой медведь, на печи лежит и лапу сосет!
Впрочем, не только какой-то там казначей-подьячий, но и сам великий военный теоретик осьмнадцатого века прусский король Фридрих II считал: «Войну начинают весной, а осенью занимают квартиры. Зимой же отдыхают на сих винтер-квартирах».
Однако русская армия, созданная Петром, была новой армией не только по своему составу, но и по духу. Общие правила, предписанные линейной тактикой и стратегией, в ней не только перенимались, но и переменялись. И потому не стоит удивляться, что в начале зимы князь Михайло Голицын получил от Петра запрос, «где стоят шведы и можно ли их и далее отбоярить». После того царского письма Голицын стал создавать лыжные команды, готовясь к зимней кампании. И точно, 4 января 1714 года пришел из Петербурга приказ генерал-адмирала Апраксина немедля оттеснить шведа «чрез Синус Ботникус или, по меньшей мере, к Торнео».
Князь Михайло тотчас поднял войска на зимний поиск. 7 февраля, соединившись у кирхи Моухиярви, русские двинулись к Вазе, в тяжкий зимний поход. Перед выступлением князь Михайло в ледяной кирхе, дуя на озябшие пальцы, набросал краткое сообщение царю и генерал-адмиралу: «Иду к Вазе. Ежели неприятель будет отдаляться, буду за ним следовать и велю разбить!»
Драгуны под командой бригадира Чекина шли в авангарде. Дорога была трудная, лошади по брюхо вязли в снегу. Голицын, недовольный медленным переходом, сам прискакал в голову войска, посмотрел, как лошади грудью пашут снег, и распорядился пустить вперед лыжников. И вот тысячная лыжная команда пошла вперед, крепя путь. Армия делала теперь по 25 верст в день.
Вышедший в дальний поиск отряд лыжников под командой капитана Вындомского у местечка Куйве первым встретился со шведами. Шведский командир понадеялся на недавнюю метель и снежные заносы и не выставил даже караулы. А вечером, как снежные привидения, на улочках местечка возникли русские лыжники. Шведские солдаты спешно выскакивали из теплых постелей и бежали к Вазе, не приняв боя. Несколько человек взяли в плен.
Пухлощекий фендрик, взятый прямо в постели, где он занимался амурными шалостями с дочкой трактирщика, предстал перед Голицыным. Русское войско стояло прямо в лесу. Солдаты зябко жались вокруг костров, жевали сухари. На сухарях шли уже неделю: люди были злые, полуголодные, с густой щетиной па исхудавших лицах. Молоденький шведский юноша, только что прибывший из Стокгольма и сразу угодивший в полон, взирал на русских драгун, как на лесных разбойников из страшных сказок. Особливый страх внушал фендрику могучий казачий атаман Фролов. Борода у атамана лопатой спадает на грудь, мохнатая шапка надвинута на лоб, в глазах мечутся красные искры костра, отчего глаза красные, как у разъяренного медведя. «Такому пещерному человеку ничего не стоит достать длинный нож, рукоятка коего высовывалась из-под валенка, и погрузить его в молодое сердце!» — трусливо думал фендрик.
— Много ли войска у генерала Армфельда? — спросил Голицын. Вот этого русского фендрик совсем не боялся: чисто побрит, сразу видно, что образован, говорит, хотя и плохо, по-шведски. Фендрик хотел было схитрить, но в этот момент атаман надвинулся на него и рявкнул:
— Отвечай честно господину генералу, а не то я тебя враз расшибу! — И могучий кулак атамана коснулся носа фендрика.
Переводить не потребовалось, фендрик тотчас заговорил. При этом он так разговорился, что поведал не только, что знал он сам, но что знал и его друг — главный писарь при штабе шведского командующего.
Из слов фендрика выходило, что у Армфельда семь с половиной полков пехоты (два полка свежих, недавно переброшенных из Стокгольма), четыре полка драгун и местное финское ополчение — всего четырнадцать тысяч человек под ружьем.
— Почти в два раза боле, чем у нас! — мрачно заключил Бутурлин. — Чаю, придется нам обратный путь держать, господин генерал-поручик! — Ванька Бутурлин все время напирал на звание «генерал-поручик», поелику и сам недавно стал генерал-поручиком, стало быть, стал в одних чинах со своим командующим, подчиняясь ему лишь по выслуге лет. Бутурлин и на военном совете выступал против похода, предлагая не шляться войску, подобно серому волку, по зимним лесам и дорогам, а отписать в Петербург жалобно: дороги, мол, занесло снегом, а морозы ныне столь сильны, что птица на лету замерзает.
— Коль дошли с таким рвением до неприятеля — надобно драться! — первым ответил Бутурлину Роман на военном совете. Его, как самого молодого полковника, спросили первым, вот он и ответил честно: «Надобно драться!»
— Ежели новые шведские полки из таких запасных фендриков составлены, яко наш пленный, отчего и не драться! — прогудел в бороду казачий атаман Фролов,— Чаю, разбегутся фендрики под Лапполой, как и под Пелкане, зайцами по лесам!
— Но у шведов под Лапполой сильная позиция на холмах, укреплена окопами, уставлена батареями. Армфельд закрыл нам у Лапполы прямой путь на Вазу,— сердито возразил Бутурлин, только что вернувшийся вместе с Голицыным из генеральской рекогносцировки.