Персонных дел мастер
Шрифт:
— Гибнуть в неравном бою за австрийского цезаря, конечно, не дело!— степенно и важно рассуждал Засекин.— Но и пробиваться в Россию нам невозможно. Ежели мы целым корпусом из Польши в Россию не смогли выйти, то взгляните, эка куда ныне-то нас занесло!— Князь Засекин обвел рукой чужеземный ландшафт — с рыцарскими замками на холмах, с каменными городками и селами, прилепившимися к широкому Рейну.— Так не лучше ли, господа, покориться судьбине нашей и пойти с повинною к королю свейскому. Король Карл не то что его фельдмаршал Рёншильд. Он молод и человеколюбив. А ежели мы к нему сами с по-винной-то явимся, король нас авось и простит и пустит с миром до- родной сторонушки. Вы же, господа немецкие офицеры, и вы, господин полковник, яко иноземные подданные, судьбы нашей разделять
— ...Вверенной мне государем Петром Алексеевичем властью приказываю с сегодняшнего дня не числить более полк на имперской службе, переправу через Рейн отставить и сегодня же двинуться на восток!— В этом месте речь полковника была прервана единодушным «ура!» русских офицеров. Ренцель подождал, когда стихнут крики, и продолжал: — Всем господам офицерам приказываю разойтись по ротам и объявить весть о походе солдатам. Для малого совета остаться капитанам Гохмуту и Бартеневу!
Ренцель еще смотрел, как расходятся с холма офицеры, но думал уже о вещах практических и требующих скорейшего решения: как быть с обозом, какой кратчайший путь избрать для похода, как обмануть на этом пути имперского генералиссимуса Людвига Баденского, если тот пошлет за полком погоню.
В палатке Ренцеля расстелили карту. Карл Гохмут, как штаб-офицер, прикидывал на ней полковой маршрут, а Ренцель журавлиными шагами мерил палатку и гадал, какие силы может за ним послать Людвиг Баденский.
— Кавалерию он послать не может, она у него поставлена за Рейном как завеса против французов, но пехоту непременно вышлет наперехват,— вслух рассуждал Ренцель.
— Что ж, будем биться... Но ведь от пехоты, чаю, и уйти можно,— вмешался Бартенев.
Это был тихий старый капитан, служивший еще с крымских походов Василия Голицына. Ренцель оставил его на совет лишь потому, что он мог подсказать, как быть с Засекиным, ежели тот запросит вдруг абшид вместе с немцами.
— Как уйти, если они, сударь, стоят позади нас, а австрийские лазутчики или обозные фурьеры-немцы давно им весть о нашем повороте доставили?
— А мы бочком, бочком, да мимо Филиппсбурга.
— Пустое! И боковую дорогу они завтра к утру перекроют!— Гохмут показал измеренное циркулем расстояние.
— И перекроют, ежели мы пойдем пешие,— невозмутимо подтвердил Бартенев.— А мы возьмем да двинемся этой ночью не пешие, а на телегах.
— Алексей Михайлович, голубчик, дай я тебя расцелую!— Ренцель сжал маленького капитана в своих могучих объятиях.— Правильно говорит ваша пословица: ум хорошо — два лучше. И как я сам, старый дурак, не догадался!
— Э... при чем тут я...— Бартенев покачал головой,— Просто вспомнилось, что у фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева еще в лифляндском походе была ездящая пехота. А у нас целый обоз под рукой. Да тут любой солдат из мужиков подсказал бы.
— Все правильно!— заключил Ренцель.— Гохмут, бросай свою карту. Приказываю — очистить обозные фуры. Посадить солдат на подводы. И вечером же в поход... Да, вот еще, господин полковник. Прикажи, чтобы солдаты свободных лошадей в тройки заложили и в каждой фуре имели по смоляному факелу, дабы не сбиться с дороги. Места-то чужие... Да и на тройках нашим сподручнее.
Слова господина капитана подтверждаю приказом. Капитан Бартенев, назначаю вас своим прямым помощником. Отправляйтесь вместе с Гохмутом и готовьте полк к походу, — Бартенев был уже у выхода, когда Ренцель остановил его вопросом:— А скажи, Алексей Михайлович! Не убежит ли у нас князь Засекин?
— Да с чего вы взяли?— Бартенев всплеснул руками.
— С того и взял, что больно уж противные офицерской чести слова говорил. Право, будь я в молодых годах, как подпоручик Роман Корнев, сам бы вызвал его биться на шпагах.
— И, батюшка,— в глазах Бартенева запрыгал смешливый огонек,— Так ведь наш князюшка вовсе и не офицер. Он богатейший боярин, которого царь Петр Алексеевич силой определил в воинскую службу. Для него офицерская честь — пустое место! Но убежать он не убежит. Разве от таких вотчин, что у князюшки под Рязанью, бегают? В бою за обозом спрячется — это с него станет, но убежать не убежит!
Тем и кончился малый военный совет.
А ночью по дорогам Бадена полетели невиданные в сих краях русские тройки. Горящие смоляные, факелы выхватывали из темноты развевающиеся конские гривы, белые кафтаны ездовых, солдатские треуголки и льдисто поблескивающие штыки, которыми, как еж иголками, ощетинилась каждая подвода.
Когда на рассвете пехотные части Людвига Баденского вышли на развилку дорог, добрые бюргеры окрестных городков только с ужасом разводили руками: да, ночью промчались со стуком и грохотом какие-то дьяволы с горящими факелами и дикими непонятными песнями. Нарушили все предписания городского магистрата о тишине и, не уплатив положенного штрафа, растворились в ночи.
Так полк Ренцеля ушел от погони и через Вюртемберг, Баварию, Австрию начал свой марш в тысячу верст. Поворот полка был настолько неожиданным, что имперские власти не успели снять войска с Рейна, из Италии и Венгрии, чтобы преградить путь русским солдатам.
У почтенных бургомистров не было никаких сил под рукою, и без боя распахивали перед полком свои ворота городки по Дунаю, по первому требованию поставляли фураж и довольствие богатые баварские гроссбауэры и австрийские помещики. Не доходя до Вены, полк повернул на север и вошел в Чехию. Солдаты дивились на чехов не менее, чем чехи на них: звучала вокруг родная славянская речь, улыбались девушки у колодцев, слышались вокруг мягкие тягучие песни, совсем как где-нибудь на Владимирщине.
Уже совсем рядом была Силезия, а за ней и Польша, но рядом оказались и стоящие возле Одера шведские войска. Солдаты и офицеры все чаще вспоминали Фрауштадт, и все суровее становились лица, и со все большим нетерпением поджидали гонцов, высланных с передовыми дозорами. Через Моравские ворота полк вступил в Силезию.
Схватка в корчме
В одинокой корчме по Бреславльской дороге у переправы через Варту в теплый апрельский вечер царило какое-то скрытое и незаметное для глаза постороннего оживление. Впрочем, почему только для постороннего?
Даже сам хозяин корчмы пан Ильховский не заметил ничего необычного в том, что какие-то люди в охотничьих костюмах беспрерывно входят и выходят через распахнутую по случаю отличной погоды настежь парадную дверь. Впрочем, пан Ильховский выпил уже не первую бутылку токайского со своим заезжим другом паном Чешейко и потому мог и не заметить явного нетерпения охотников, караулящих какую-то особую дичь. Зато субарендатор корчмы пана Ильховского, еврей Яцек, про себя отметил, что каждый второй из этих охотников осведомлялся о каких-то заезжих саксонских офицерах и выспрашивал, что это за люди сидят в малом зале за стойкой. Яцек устал уже объяснять, что это есть сам пан Ильховский, его хозяин и покровитель, вместе со своим другом паном Чешейко, знаменитым рыцарем Речи Посполитой, оруженосцем покойного короля Яна Собеского. Про себя Яцек решил, что подобные расспросы не предвещают ничего доброго, и на всякий случай отправил пораньше в синагогу ближайшего местечка жену и дочку. Кто знает, что взбредет в голову этим панам-охотникам, помимо ружей вооруженным заткнутыми за пояс пистолетами, шпагами и саблями. Ведь если паны в самом деле собрались на конную охоту, то, во-первых, на кого охотиться в поле в апреле, а во-вторых, где же собачьи своры и доезжачие? Нет, все дело шло к великому бою посуды, и Яцек окончательно убедился в этом, когда увидел перед собой хорунжего Хвостатого — первого драчуна и забияку в околотке.