Перстень без камня
Шрифт:
Еще сегодня утром, пожалуй, король извел бы себя мыслью о том, как глупо должен выглядеть двухметрового роста зверь, кушающий мороженое ложечкой из вазочки. Собственно, он и не стал бы делать ничего подобного. Но сейчас ему было наплевать, как он выглядит в глазах кого угодно — за исключением Трины. А в ее взгляде читались интерес, симпатия, радость, но никак не насмешка.
«Я ее люблю», — сформулировал король еще точнее, когда они, держась за руки, стояли в толпе и смотрели выступление уличных магов, танцоров и фокусников, работающих с огнем.
Девушка хлопала особо удачным трюкам и ахала от восторга.
— Мне никогда еще
И Орвель искренне откликнулся:
— Мне тоже.
Они наняли удобную одноконную повозку и отправились кататься по всему Золотому острову, куда только ведут дороги. Вдалеке от шумных праздничных толп Трина стала вдруг задумчивой и серьезной, и у короля защемило сердце:
«Любит ли она меня?»
Тарсинг покрепче сжал ладонь девушки, но она не собиралась отнимать руку. Гнедая лошадка вела себя спокойно, пока Орвель сидел в двуколке, но стоило пассажирам выйти, чтобы полюбоваться видом и размять ноги, как она начала вздрагивать и пугливо коситься на лохматого двуногого зверя. Надо полагать, в зверином обличье у короля менялся запах. Его собственные лошади привыкли, а бедняжка гнедая столкнулась с таким впервые.
— Вас не удручает мой… моя внешность? — стеснительно спросил король.
— Я вижу ваш истинный облик, — улыбнулась Трина.
Орвель невольно улыбнулся ей в ответ. Похоже, за сегодня он улыбался больше, чем за предыдущие восемь лет — с тех пор, как стал королем. Однако ответ девушки его слегка озадачил. Что она подразумевала? Были ее слова лишь фигурой речи, вежливой формулировкой — или она способна к магии и в буквальном смысле прозревает в нем человека под звериной шкурой? Деликатность не позволила Тарсингу задать прямой вопрос. И вообще он по-прежнему мало знал о девушке, которую… которая…
«Я хочу на ней жениться!» — понял Орвель и даже вздрогнул от пронзительной ясности этой мысли.
Наконец-то на двадцать седьмом году жизни король дор Тарсинг встретил ту, кого был бы счастлив назвать своей королевой.
— Вас что-то укусило? — Трина по-своему истолковала его резкое движение.
— Нет, озарило, — засмеялся Орвель. — Извините мою неловкость. Я хотел бы пригласить вас…
Но девушка перебила его:
— Мы довольно развлекались сегодня, сударь. Я должна кое-что сделать. Могу я попросить вас проводить меня?
— О, конечно, — пробормотал король.
Его снова одолели сомнения. Трина добра; не принимает ли он ее сочувствие и жалость к нему за интерес и симпатию? Что ж если он решил сделать ей предложение, не обязательно говорить об этом немедленно. Можно подождать… хотя бы до завтра.
Они отпустили двуколку на окраине Бедельти. Дальше вела узкая дорожка, которая быстро превратилась в тропинку. Здесь жили бедняки. Король терялся в догадках, куда и зачем его ведет Трина, пока они не оказались перед неказистым домишкой, дальше которого жилых строений уже не было. Орвель однажды бывал в этом доме и помнил, кто здесь живет. Знает ли Трина, куда они пришли? Девушка выглядела уверенной, выбирая дорогу, но ведь она не островитянка, могла и ошибиться.
На пороге хижины король задержал девушку:
— Трина… Сударыня, вам лучше этого не видеть. Слишком тяжелое зрелище.
Глаза Трины сердито сверкнули:
— Я знаю, куда иду, Орвель. Я нужна здесь. Если хотите помочь, пойдемте вместе.
Король молча переступил порог.
Бесполезно повторять, что проклятия бывают разными,
В магическом поле Агнельда умирала от удушья. Умирала, но не могла умереть.
Женщина задыхалась, хрипела, глаза ее вылезали из орбит, она бессмысленно хваталась пальцами за горло, испускала последний вздох… и все начиналось сначала. Каждый миг действия магии был для нее пыткой. Праздник смены сезонов — сутки истязаний. И через полгода — снова. Но полгода она жила нормальной жизнью, тогда как на континенте Агнельда, вероятно, уже сошла бы с ума или покончила с собой. Быть может, великие маги могли бы создать амулеты, облегчающие ее страдания… за очень большие деньги, которых у женщины не было. И то маловероятно. Ее проклятие было сильным. Жизнь на архипелаге стала для Агнельды спасением, как и для многих проклятых.
Трина подошла к кровати, на которой хрипела несчастная, и взяла ее руку.
— Потерпите, — сказала она с искренним сочувствием. — Это чудовищно больно, но боль пройдет. Она пройдет.
Орвель засомневался было, подходить ли ему ближе. Не напугает ли бедную Агнельду огромный зверь? Затем Тарсинг подумал, что нет, не напугает. Она поймет, что пришел собрат по несчастью. Ссутулившись, чтобы не задевать потолок, король пересек комнату и склонился над постелью умирающей.
— Держитесь, Агнельда, — сказал он, по возможности смягчив свой грубый звериный голос.
К его изумлению, женщина улыбнулась. Гримаса выглядела жутко, но это, несомненно, была улыбка. Агнельда даже сумела выкашлять что-то вроде «да».
Трина выпрямилась.
— Можем идти, — шепнула она.
После визита к Агнельде они, не сговариваясь, повернули вниз, к гавани, и некоторое время шли молча. Незаданные вопросы и все те слова, которые Орвель хотел сказать Трине, клубились у него в голове бестолковым облаком, и непонятно было, что же из этого произнести вслух.
— Трина, — наконец решился он, — не покидайте меня, пожалуйста. Никогда не покидайте меня!
— Хорошо, — улыбнулась девушка.
Набережная была заполнена народом. Хотя гуляющих было много, король с неудовольствием обнаружил, что его узнают. Здесь в ожидании вечернего представления на воде собрались зеваки, падкие на зрелища. Раз уж его хрупкое инкогнито рассыпалось, Орвель воспользовался королевской привилегией и занял самое удобное место — на обзорной площадке с балюстрадой, где лишь позавчера он беседовал с Гайсом Гебертом в ожидании прибытия «Гордости Севера».
Сегодня было гораздо теплее, чем тогда. Не по-летнему жарко, а просто тепло. Не дул пронизывающий Ноорзвей, и лиловая вода в заливе казалась отлитой из стекла. Шхуны застыли, словно вплавившись в нее навсегда. Солнце давно ушло за спину Золотого острова и теперь где-то там, далеко на западе, закатывалось за горизонт. Скалы Рысь и Волк превратились в темные силуэты, лишь далеко вверху зубцы Короны еще горели золотом, но постепенно погасли и они. Чернильные сумерки потекли с востока, и в этот миг ожил корабль, неподвижной громадой стоявший у дальнего причала.