Перстень Парацельса
Шрифт:
– О крыльях мечтают все. Ты удивлена тем, что они у тебя оказались.
– Ты прав, – чуть помолчав, согласилась девушка.
– Я знаю.
Карина удивлённо приподняла брови, несколько секунд смотрела на увлечённого вождением Рыжего, после чего с улыбкой предложила:
– Только не говори, что разобрался во мне лучше, чем я разбираюсь в себе.
– Я просто прокомментировал твои слова.
– Правильно прокомментировал.
– Я знаю.
– Ты что, брат Сатурна?
– Извини.
– Ты извини, – тут же вырвалось у неё. – На самом деле ты прав: я всегда считала, что рождена ползать. И многие меня убеждали в этом. Я даже в мечтах перестала летать, не верила в себя, трусила… А там, в небе, я раскрылась. Я узнала себя другой.
– Это случилось со всеми нами.
– Ты тоже увидел себя иным?
– Удивлена?
– Ты кажешься цельным, сильным. – Девушка говорила искренне, без капли лести. – Мне казалось, ты останешься таким же, только сделаешься ещё сильнее.
Церемонию Герман пережил спокойнее других, как-то увереннее, и Карина это заметила. Там промолчала, но теперь, наедине, высказалась и услышала честное:
– Я действительно остался там таким же, как здесь, но стал…
– Сильнее?
Каждая честность имеет пределы, особенно честность с не самыми близкими людьми. Много ли вы готовы рассказать незнакомцу? А для кого-то наоборот – честность с близкими самая ограниченная, зато случайному попутчику выкладывается самое сокровенное, самое выстраданное.
Герман ещё не знал, насколько может доверять девушке, вот и сбился при ответе. Добрался до скользкого момента – и сбился, задумался над тем, имеет ли смысл откровенничать дальше.
– Я знала, что так будет, – вздохнула Карина. – Всё в порядке.
– Я стал много жёстче, – отчеканил Рыжий. – Я очищал тот мир от скверны.
– Ты был бесстрашным рыцарем?
– Да.
– Но ведь это хорошо.
– Но я убивал.
А следующие слова он произнёс мысленно: «И мне это нравилось…»
– У тебя была благородная цель, а я летала просто так. Порхала, как бабочка.
– Теперь ты веришь в себя.
– Ещё не знаю, насколько, но намного больше, чем раньше, – кивнула Карина. – Но разве для этого была нужна церемония? Чтобы я поверила в себя?
– Чтобы после этого ты пошла дальше.
– Ах вот как ты думаешь!..
Девушка медленно кивнула, показывая, что поняла и согласилась с Германом, помолчала, глядя в окно, а затем попросила:
– Останови здесь.
– Тебе дальше.
– Хочу пройтись.
Герман покосился на Карину, увидел задумчивый, направленный в себя взгляд и понял, что сейчас им действительно пора разойтись, ибо есть вещи, которые необходимо протащить в одиночку.
– Увидимся, – произнёс он, останавливаясь у тротуара.
– Обязательно. – Она вышла из машины, повернулась и улыбнулась ему. – Обязательно!
– Позвонишь?
– Перед следующей встречей?
– Можно и просто так.
– А… – По тонким губам Карины скользнула полуулыбка. – Я подумаю.
Отвернулась и быстро пошла прочь.
«Подумай, – беззвучно ответил Герман, мысленно укоряя себя за то, что слишком торопится. – Подумай и позвони…»
Жили они в Зелёной роще – по названию санатория, что расположился в лесах правого берега Уфимки, неподалёку от Чёртова городища, в котором предки башкир устраивали таинственные ритуалы. Застраивалась «Зелёнка» в 70 – 80-х годах прошлого века типовыми многоэтажками, народу, соответственно, жило много, и в нынешние автомобильные времена здесь стало чертовски трудно отыскать место для парковки. Герману повезло втиснуть «Субару» в торце дома, после чего он неспешно, продолжая обдумывать разговор с Кариной, добрался до своего подъезда и… И едва не получил по носу: дверь резко распахнулась, и на крыльцо бомбой вылетела раскрасневшаяся соседка по этажу.
– Привет, – вырвалось у едва успевшего отклониться Рыжего.
– Привет! – сердито крикнула она. – Домой?
– Ну да… Что случилось?
– Баллон опять бузит, чтоб его… – Соседка добавила немножко нецензурщины. – Покоя с этим… нет!
Бывший инженер, а ныне – одинокий пьяница Баллон обитал на их восьмом этаже и считался главным несчастьем подъезда, да и всего дома. В последние десять лет из всех возможных состояний человеческого организма ему были знакомы лишь два: запой и похмелье. И если во втором он ещё был как-то терпим, хотя и доставал выклянчиванием денег «на поправку», то в первом – невыносим категорически: впадал в буйство, выскакивал на площадку, бегал по лестнице и двору, орал, что вот сейчас убьёт и зарежет… Правда, не убил, не зарезал, даже перочинного ножика у него никто сроду не видел, но всё равно хорошего мало, а беспокойства много. Мужики пытались его «образумить», один раз даже перестарались и отправили дебошира в больницу, но Баллон не исправлялся, и постепенно на него плюнули, принимая его выходки как заслуженную кару, данную обитателям дома за грехи.
– Ты-то куда?
– Участкового жду, – порывисто ответила Ольга. – Не хочу это слушать.
– А толку от участкового?
– Пусть его опять на пятнадцать суток закроет. Хорошо ещё, что мои уехали… – Соседка закурила. – Постоишь со мной?
Проходить сквозь бузотёра не хотелось – уж больно Баллон был приставуч и неприятен, но и стоять на улице Рыжий не желал. Поразмыслил и качнул головой:
– Нет, устал, домой хочу.
– Как знаешь. – Ольга поёжилась. – Осторожнее там.
– Он мирный.
– Все они до какого-то предела мирные.
– До какого?
– До белой горячки.
– Ерунда.
Герман ободряюще улыбнулся соседке, вошёл в подъезд, вызвал лифт, долго ждал, а потом долго волокся вверх в полумраке старой, обшарпанной кабины… и вот тут-то, в вертикальном пути, ощутил, что в нём созрело нечто, вовсе не похожее на привычное кислое неудовольствие от предстоящей встречи с дебоширом.
Нет! Это было совершенно новое чувство – лёгкое, звенящее, злое.