Первая и последняя (Царица Анастасия Романовна Захарьина)
Шрифт:
— Прости, матушка-государыня, что осмелилась докучать тебе. Однако совесть покою не дает. Хочу вернуть кое-что. Ты меня небось в воровках числишь!
Анастасия нахмурилась, недоумевая, а Магдалена достала из складок своих одежд малую коробчонку, всю унизанную жемчугом и золотыми звездками. Осторожно открыла коробочку-и Анастасия ахнула, увидав лежащие на бархате простенькие серьги.
«О… о, какие серьги! Двойчатки, да с бубенчиками! Новые?» — словно бы прозвенел в ее ушах возбужденный девичий голосок, и Анастасия тихо, растроганно засмеялась:
— Неужели те самые?
— Они, они, — смущенно кивнула Магдалена. — Помнишь тот вечер? Я
«Да, ты исчезла именно в тот вечер. Адашев тебя сманил!» — вздохнула Анастасия. Затем осторожно вынула из ушей тяжелые трехъярусные серьги, на которых золотые бубенчики чередовались с изумрудными кругляшами и жемчужными низками, а вместо них вдела старые, простенькие, принесенные Магдаленой. Руки у нее дрожали от волнения, Анастасия даже слегка оцарапала мочку, но не ощутила боли под восхищенным взглядом Магдалены.
— О… — выдохнула та. — До чего же ты хороша! Ну совсем как прежде!
Взглянув в зеркало, Анастасия поразилась своей цветущей красоте. Куда пропали хвори последних месяцев? Неужто серьги вернули ей былую молодость и здоровье? Или это заморское стекло льстит ей?
Задорно тряхнула она головой и усмехнулась, благодарно глядя на Магдалену:
— Спасибо тебе.
Та улыбнулась, поклонилась в пояс:
— Дозволь мне теперь удалиться.
На миг Анастасия растерялась. Так жаль расставаться снова. Надолго ли? Наверное, навсегда! Но тут же неприятное, лживое лицо Адашева встало перед ее глазами — и бесповоротно отделило от подруги и от сочувствия к ней.
— Иди, коли так. Бог с тобою! Возьми вот это от меня — на память.
Анастасия чуть не силой всунула в руки Магдалены свои драгоценные серьги. Та попыталась спорить, но царица нахмурилась:
— Возьми, сказано! Ну, прощай. Магдалена, подрагивая губами, вгляделась в лицо бывшей подруги, потом кивнула молча и резко повернулась к дверям. Подол ее одеяния взвился чуть не до колен, и Анастасия увидела: башмаки Магдалены подняты на высокие, не менее чем в пядь, каблуки. Так вот почему казалось, будто она подросла!
Царица больна — пополз шепоток по Кремлю. Совсем плоха! Лекаря Линзея, который отчаялся ее вылечить, царь собственноручно нанизал на острый посох и приколол к стене. Слух об этом раскатился по Москве. В Болвановке, где селились иноземцы, были, конечно, и другие лекари, но теперь все они затаились: ни один не желал для себя участи Линзея!
Тут до Москвы дошел слух о том, что на речке Малой Коряжемке близ Вологды построил храм преподобный Христофор. Близ того храма бьет ключ с водой, которая исцеляет все болезни. Все!
Сильвестр взахлеб нахваливал Христофора Коряжемского и всячески советовал везти больную царицу на богомолье в его обитель. Иван Васильевич заколебался. Еще неведомо, поможет ли вода царице, а что в такую даль везти истекающую кровью женщину — безумие, это он понимал без всяких советников. Поэтому царь послал гонцов за Христофором с наказом прибыть самому и привезти той целебной воды для облегчения царицыных страданий.
Анастасия так ослабела, что была согласна на все, лишь бы выздороветь. Горше всего для нее сейчас были, впрочем, не боли телесные и не слабость. Она опасалась, что вынужденное плотское отдаление может ослабить их с мужем духовную связь! Она прекрасно понимала, сколь много значит для такого страстного и пылкого человека, как государь, страсть. Немного утешало лишь одно: столь любимые ею Петр и Феврония, когда пожили довольно и почуяли приближение смерти, приняли иноческий чин, назвались Давидом и Евфросинией и с тех пор жили тоже как брат и сестра, хотя прежде объединяла их самая пламенная любовь.
Настала зима 1560 года. Христофор Коряжемский по санному пути явился в Москву, читал молитвы над Анастасией, отпаивал ее целебною водой, беспрестанно встречался с Сильвестром и смиренно увещевал царя, что всякая болезнь ни от чего другого насылается на человека, а от Божьего к нему нерасположения.
Ну понятно! Замыслы преподобного Христофора были шиты белыми нитками: Бог-де наказывал строптивого царя за нежелание примириться со своими мудрыми советниками!
Повинуясь просьбе жены, Иван Васильевич проводил коряжемского целителя с добром, однако держался отныне с Сильвестром еще холоднее.
И вот дошел до него слух, что в Болвановке появился-таки лекарь, немчин по имени Элоизиус Бомелиус, который чуть ли не мертвых ставит на ноги! Человек-де он непоседливый, а попросту говоря, бродяга, однако это не помешало ему получить в Англии степень доктора медицины.
Иван Васильевич велел немедля доставить во дворец сего немчина.
Явился высокий человек с черными волосами, которые падали на плечи локонами и отливали не вороненой синевой, а веселой, искрящейся рыжиной. У него была острая, веселая бородка и туго закрученные усы, кончики которых вздымались выше ушей. Ему было не более тридцати лет, он смотрелся красавцем, отважным и галантным рыцарем, отъявленным щеголем. А уж когда Бомелиус отвел в сторону шляпу и с припрыжкой раскорячился в иноземном вычурном поклоне, Иван Васильевич насмешливо прищурился.
— Кого это вы ко мне привели, братцы? — Спросил негромко. — Что за ферт?! [12] Усы-то, усы… небось медом напомажены, чтоб этакой загогулиной завились? А ну, закрыть окна! То-то и гляди, пчелы со всей округи к нам слетятся, чтоб этими усищами полакомиться.
Бомелиус, не дожидаясь позволения, выпрямился:
— Да, ваше величество, каждый маэстро… мейстер… о, прошу простить — каждый мастер для своей работы облачается в нужные одежды. Кузнец надевает свой кожаный передник, епископ — стихарь, а солдат — латы и шлем. Ваши люди явились внезапно и не дали мне надеть подобающее платье. Однако прошу поверить, что во всей Московии не сыщется ни лекаря, ни звездочета, равного своим искусством вашему покорному слуге!
12
Так называлась буква Ф старославянской и древнерусской азбуки, напоминавшая фигуру подбоченившегося человека, в отличие от фиты. Отсюда выражение: «Стоять фертом».
Иван Васильевич вскочил:
— А царицу вылечить можешь, если ты такой великий лекарь? Вылечишь — проси чего хочешь, пусть даже полцарства. Я на все ради нее готов!
— Чтобы ответить, я должен взглянуть на государыню, — сказал Бомелий осторожно, прекрасно зная, что такой вопрос может вызвать приступ монаршего гнева. Он был наслышан, что его предшественнику, Линзею, ни разу не удалось осмотреть больную государыню. Он был вынужден задавать вопросы о ее состоянии через ближних боярынь и довольствоваться их, мягко говоря, неточными ответами. Удивительно ли, что царица больна?!