Первая мировая война в 211 эпизодах
Шрифт:
Фон Герих вместе с остальными входит в пустой дворец. Он принадлежит польско-австрийскому графу из старинного рода Тарновских [24] . Обитатели дворца бежали, бросив свое жилище. Фон Герих и его товарищи увидели внутри такую сказочную роскошь, что у них просто дыхание перехватило. Они блуждали по бесконечному лабиринту комнат с паркетом таким зеркальным, что видели в нем свои отражения; под потолком, декорированным старинными плафонными росписями, между стен, украшенных тяжелой, дорогостоящей обшивкой, картинами старых мастеров, “которыми мог бы гордиться любой музей”. В одной комнате стоял великолепный рояль марки “Блютнер”. На крышке лежали ноты, в том числе Григ. Один из офицеров сел к роялю и начал играть.
24
Его
Гулкие залы наполнились звуками музыки, а фон Герих пошел дальше. Он увидел библиотеку. Комната была без окон, вдоль стен — полки с книгами, а потолок в ней был стеклянный, и через него виднелись первые звезды, зажегшиеся в небе. Книжные тома стояли строго по порядку, и фон Герих вскоре понял, что видит перед собой уникальную коллекцию: наука, философия, теология, поэзия, история. Да, история. Как и многие другие, фон Герих считал себя частицей Чего-то Великого, и зрелище пухлых томов вдохновило его:
Я мечтаю о том, чтобы эта война, которая закружила меня в своем водовороте, будто соломинку, скоро стала бы лишь воспоминанием, как и все прежние войны. И от нее останется лишь книга, на страницах которой жемчужины мучений, сострадания и верности долгу и чувствам засверкают еще ярче, чем на пожелтевших страницах старых фолиантов.
Он идет дальше. (Музыка Грига звучит все глуше у него за спиной.)
Теперь он вступает в ту часть дворца, которую успели разграбить — военные или гражданские. Здесь все разодрано, разбито, осквернено. Под ногами скрипят осколки стекла и хрусталя. Исчезло его отражение в зеркальном паркете, ибо на полу валяется разорванная одежда, разбросаны фотографии, книги, гравюры. Все, все будет разрушено. Удрученный, он поворачивает назад.
Ему надо было бы воспользоваться случаем, взять что-нибудь себе: все, что он видел вокруг, вскоре исчезнет с лица земли [25] . Но он не мог решиться. Впрочем, две вещицы он все же прихватил с собой: это будет пикантным подарком его любимой жене Ольге Альквист. Первое — халат владелицы замка, в желтых и синих тонах. Второе — пара ее шелковых чулок [26] .
Совсем стемнело, и Павел фон Герих ускакал прочь.
25
Обитатели дворца смогли вернуться только через год, в сентябре. Они нашли свой дом совершенно разоренным, даже двери были сняты с петель. Помимо бесчисленных отметин от пулеметных очередей, на фасаде дворца остались десять пробоин от снарядов. Близлежащий лес был сожжен дотла, а в парке оказалось несколько массовых захоронений, и когда их в декабре разрыли, то нашли там тела 3600 русских и австро-венгерских солдат.
26
Ее имя — Ванда Тарновская, и в этот момент она находилась в Вене, будучи беженкой, куда она была эвакуирована из Кракова.
Суббота, 26 сентября 1914 года
Рихард Штумпф готовит“ Гельголанд” к бою
В это осеннее утро уже в четыре часа протрубили подъем. Экипаж корабля вскочил и полдня лихорадочно работал. Главная задача — как можно быстрее выгрузить 300 тонн угля. Офицеры, как правило, ничего не рассказывают, но, по слухам, в море английский флот. Одни говорят, что он направляется в Балтийское море. Другие утверждают, что он уже в проливе Большой Бельт.
Штумпф видит, что первая и третья эскадры тоже зашли в порт. “Что-то будет”.
Штумпф полагает, что выгрузка угля призвана избавить судно от лишнего веса, для того чтобы они смогли скорее пройти через Кильский канал [27] .
Он записывает в своем дневнике:
Вся команда вкалывала в поте лица первую половину дня. К обеду, когда мы выгрузили 120 тонн угля, флагманский корабль эскадры просигналил: “Прекратить подготовку”. Еще одно ужасное разочарование. Проклятые англичане! Похоже, мы прекрасно информированы о передвижениях их флота.
27
После того как корабль освободится от лишнего веса, его осадка станет на полметра меньше.
Он добавляет: “Происходившее в следующие дни и недели даже не стоит упоминания”.
Понедельник, 28 сентября 1914 года
Крестен Андресен учится перевязывать огнестрельные раны во Фленсбурге
Теперь уже скоро. Еще один день, может, два или три. Осталось недолго ждать, когда они отправятся в путь. И дело здесь не в привычной казарменной болтовне. Воздух полон слухами: намеки воспринимаются как факты, желаемое выдается за действительное, страхи и опасения сбываются. Неопределенность — такова природа войны, и неосведомленность — ее медиум.
Впрочем, все же есть неопровержимые признаки. Все увольнительные отменены, казармы покидать запрещено. В этот день было не так много тренировок и обучения менее полезным вещам. Вместо этого они учились жизненно необходимому — как, например, перевязывать огнестрельные раны, какие правила действуют для неприкосновенного запаса (так называемая железная порция), как вести себя на железной дороге, что будет с дезертирами (смертная казнь). Такова жизнь солдата, заключенная в квадрат: битва, надобности, перемещения, принуждение.
Крестен Андресен встревожен, озабочен и испуган. Мысль о фронте не пробуждает в нем ни единой искры радости. Он принадлежит к тому меньшинству народов, которые внезапно и незаслуженно оказались втянутыми в большую войну, совершенно их не интересовавшую. И вот они молча вопрошают, почему они оказались лицом к лицу с черной энергией войны, им чужда националистическая риторика, провоцирующая войну и внушающая неоправданные надежды. В эти дни многие готовы погибать и убивать во имя страны, с которой они, в сущности, чувствовали лишь условную связь: эльзасцы и поляки, русины и кашубы, словенцы и финны, южные тирольцы и трансильванские саксы, прибалты и боснийцы, чехи и ирландцы [28] .
28
Следует также упомянуть, что были и такие меньшинства, которые фактически одобряли войну, видя в преданной службе способ завоевать к себе уважение. Так повели себя многие евреи, особенно те, кто был наиболее ассимилирован в Германии и России, с большим успехом в первой стране и меньшим — во второй, потому что немецкий антисемитизм был гораздо слабее русского (и французского). В немецких газетах рассказывалось о евреях Германии, которые в начале войны с большими трудностями вернулись из Палестины домой, чтобы записаться добровольцами на фронт.
Андресен относится как раз к такому меньшинству: датчанин по языку, подданный германского императора, проживает в старинных датских землях на юге Ютландии, которые вот уже более полувека находятся в пределах германского государства [29] .
Во всех странах, где проживали большие по численности национальные меньшинства, люди отдавали себе отчет в том, какие проблемы у них могут возникнуть в военное время. Вместе с тем эти проблемы считались компетенцией главным образом полиции. Так считали и в датскоговорящих областях Германии. Едва на всех стенах развесили приказ о мобилизации, как тут же были арестованы сотни датчан, попавших под подозрение. Одним из тех, кого схватили ночью и увезли в закрытом автомобиле, был отец Андресена [30] . Такие настроения царили в первые недели войны: ликование на грани истерии, ожидания пополам со страхом, испуг, обернувшийся агрессивностью. И конечно же слухи, слухи, слухи.
29
Герцогства Шлезвиг, Гольштейн и Лауэнбург, как известно, отошли к Пруссии после датско-германской войны 1864 года (более известной в нашей стране как “последний вздох скандинавизма”). Уже тогда там проживала большая группа немецкоговорящего населения.
30
Как и истерические поиски шпионов и предателей, угасла и эта истерия, тем более что на самом-то деле датскоговорящие подданные, вроде Андресена, безропотно встали под знамена своей страны. Арестованные, в том числе и его отец, были выпущены на свободу. Занимательное и меткое, основанное на личном опыте, изображение этой истерии и шпиономании, царившей в Германии в августе 1914 года, можно найти в эссе Клары Юхансон “Военнопленные”.