Первая мировая война
Шрифт:
26 октября трое турецких представителей добрались до острова Мудрос в Эгейском море, чтобы начать мирные переговоры. С ними прибыл генерал Таунсенд, после падения Кута два с половиной года содержавшийся в плену в окрестностях Константинополя, которого турки попросили помочь добиться перемирия. Переговоры происходили на борту линкора «Агамемнон», тремя с половиной годами раньше входившего в состав британской эскадры, которая подвергла бомбардировке Дарданеллы. Как и на Западном фронте, мирные переговоры в Эгейском море не сопровождались прекращением боевых действий.
Через сорок восемь часов после прибытия турецких переговорщиков
На всех фронтах бои и переговоры велись одновременно. Особенно ожесточенными были сражения на Итальянском фронте. Во время одной из австрийских контратак в плен попали 600 итальянцев. 27 октября итальянским и британским войскам удалось форсировать реку Пьяве. Это был переломный момент битвы, в которой в плен попало 7000 австрийских солдат. Назревал бунт, две австрийские дивизии отказались контратаковать. Император понял, что ждать можно только отхода, отступления и бегства. «Мои люди не могут и не хотят продолжать войну, – телеграфировал он кайзеру в тот день, прибавив: – Я принял твердое решение просить сепаратного мира и немедленного перемирия».
В тот день отказались воевать не только австрийцы. Немецкому Флоту открытого моря поступил приказ нанести последний, отчаянный удар по британскому флоту; перехваченный и расшифрованный в Лондоне, он не на шутку встревожил Адмиралтейство, однако немецкие моряки отказались выполнять этот приказ. Адмирал Шеер пытался убедить их выйти в море. «Почетная битва на море, даже если флоту придется погибнуть, заронит семена нового немецкого флота, флота будущего, – сказал он. – У флота, скованного унизительным миром, не может быть будущего».
Убедить моряков не удалось. «Мы не выйдем в море, война для нас закончилась!» – кричали они в ответ. Пять раз им отдавали приказ покинуть порт, и пять раз этот приказ не выполнялся. Кочегары на борту тех судов, которые были в море, погасили топки. Арест тысячи бунтовщиков обездвижил флот. «Наши люди взбунтовались, – писал в дневнике командир флота адмирал фон Хиппер. – Я бы не смог провести операцию, даже если бы позволяла погода». Разгневанный тем, что немецкий флот в тот день не смог бросить вызов Британии, бывший начальник штаба флота адмирал Тирпиц впоследствии писал: «Немцы не понимают моря. В тот час, когда решалась их судьба, они не обратились к флоту… Смогут ли наши внуки вновь поставить перед собой такую задачу, скрыто во мраке будущего».
На Западном фронте артиллерийская батарея американцев, которой командовал капитан Гарри Трумэн, 27 октября передислоцировалась на другой участок фронта. Впоследствии Трумэн вспоминал: «На позициях распространяли французское издание New York Herald. Заголовки, напечатанные большими черными буквами, сообщали о перемирии. В эту секунду немецкий 150-миллиметровый снаряд разорвался справа от дороги, а другой слева». «Капитан, чертовы немцы не видели эту газету», – заметил сержант.
28 октября Австрия обратилась к союзникам с предложением о перемирии. Политические и военные возможности тех, кто в 1914 г. развязал войну против Сербии, исчерпали себя. В тот день на Пьяве итальянцы захватили в плен 3000 австрийских солдат. Вечером австрийской армии поступил приказ к отступлению. В адриатическом порту Пула четверо молодых австрийских офицеров попросились на борт немецкой подводной лодки, чтобы добраться до Германии. «Зачем?» – спросили
В Праге австрийский призыв к перемирию воодушевил сторонников независимости Чехии. Собравшийся в муниципалитете Чехословацкий национальный совет, сформированный тремя месяцами ранее, взял на себя функции правительства и по телефону приказал представителям австрийских властей в Пражском Граде передать ему власть, взял под контроль улицы и объявил о независимости Чешского государства. Вечером австрийские войска в замке сложили оружие, а чиновники оставили свои кабинеты. Так появилось Чешское национальное государство – без границ, без международного признания, без согласия Вены, с одной лишь столицей под его контролем.
29 октября, когда австрийские войска отступали от Пьяве к Тальяменто, более 600 итальянских, французских и британских самолетов нанесли удар по длинным, медленно двигавшимся колоннам из людей, орудий и снаряжения. Это была безжалостная бомбардировка, защититься от которой австрийцы не могли. Королевские ВВС сбросили несколько сотен бомб и сделали более 50 000 выстрелов из пулеметов. 19-летний британский офицер Бернард Гарсайд впоследствии вспоминал картину, оставшуюся после их налета. «Вдоль дороги лежали разбитые машины и их обломки, мертвые лошади, некоторые с оторванными конечностями и вспоротыми животами, трупы людей на дорогах и в полях, куда они бежали, спасаясь от бомб и пушек наших самолетов, и почему-то вылетевшие из карманов вещи. Я не хочу подробно описывать то, что видел, но это было ужасно». Примерно то же самое происходило месяцем раньше, при налете на турецкие войска, отступавшие к Иордану.
Перемирие с Австрией вступило в силу только 4 ноября. Тем временем отступление продолжалось под ударами авиации союзников.
На Западном фронте генерал Першинг по-прежнему беспокоился, что немцы смогут возобновить войну весной. 30 октября он решительно высказался за то, чтобы продолжать наступление до тех пор, пока немецкая армия не капитулирует. «Перемирие, – предупреждал он, – поднимет боевой дух немецкой армии, позволит ей реорганизоваться и позже оказать сопротивление». Но призыв Першинга добиваться безоговорочной капитуляции был отвергнут Ллойд Джорджем и Клемансо, которые теперь не сомневались, что смогут навязать Германии жесткие, подавляющие условия, даже если ее армия не сложит оружие на поле боя. Фош также не боялся военного возрождения Германии, о котором говорил Першинг. «Я не веду войну ради войны, – заявил Фош полковнику Хаусу, эмиссару Вильсона. – Если посредством перемирия я добьюсь условий, которые мы требуем от Германии, то я буду удовлетворен. После того как эта цель будет достигнута, ни у кого не будет права пролить хоть одну каплю крови».
Мирные переговоры с Германией продолжались, бои тоже. 30 октября Тирпиц писал принцу Максимилиану: «Враг, способный оценить нашу силу, не проявит к нам больше милосердия, если мы разоружимся раньше времени, а проявит еще большую грубость и жестокость, когда к радости победы прибавится презрение». Тирпиц не сомневался, что, коль скоро Германия решит отвергнуть условия союзников, «внезапная необходимость возобновить войну окажет сильнейший психологический эффект», причем в пользу немцев. Если Германия отклонит предложенные условия перемирия, полагал он, это вызовет «ужасное разочарование» у «уставших от войны народных масс во вражеских странах», чему будет способствовать также «наше усиливающееся героическое сопротивление на фронте». Принц Максимилиан отверг его призыв к конфронтации и продолжению войны.