Первая просека
Шрифт:
«В ответ на вылазку классового врага мы заявляем:
1. Не снизим темпов промышленной эстафеты, пока не добьемся победы — закладки первого камня будущего завода-гиганта.
2. В связи с открытием навигации не допустим ни одного случая «сундучкового» настроения или дезертирства.
3. Вызываем на соревнование участок строительства лесозавода № 2».
— Как же это вы догадались? — спросил Платов с улыбкой.
— Да сами начали митинговать по бригадам. Пришли на работу и начали… Тут оказались горлопаны, — вполголоса добавил Каргополов. — Ну и решили их осадить, созвали общий митинг. Так взяли их в оборот, что быстро прикусили язык.
— Чего же они хотели?
— Да на самом митинге побоялись выступать, а в бригадах раздавались голоса, чтоб бросить работу и не приступать, пока не привезут муку и продукты.
— Ну что ж, я заберу эту резолюцию, отнесу в газету, пусть опубликуют. Благодарю, товарищ Каргополов! — Платов крепко пожал ему руку.
К вечеру следующего дня пришли пароходы с продовольствием.
Дважды назначался и отменялся срок закладки первого камня, и только двенадцатого июня заложили будущий завод.
Еще ночью к Пермскому подошли и стали на якоря боевые корабли Краснознаменной Амурской флотилии. Под утро пал туман, но первые солнечные лучи быстро рассеивали его, а легкий верховой ветерок начал свертывать туман в белые барашки, и на излучине могучей реки проступили грозные очертания башен боевых рубок и мачт.
Разгорелся чудесный день — незабываемое двенадцатое июня.
Первые колонны с красными флагами показались на дорогах, ведущих к Силинскому озеру. Зазвенели песни. Туман окончательно рассеялся, воздух засверкал.
Захар шел во главе колонны, рядом с Иваном, Алексеем Самородовым и Брендиным.
Несмотря на теплынь, все четверо были одеты в кожаные тужурки, брюки и хромовые сапоги — они вчера получили премию. Захар и Брендин несли транспарант, на котором было написано разведенным зубным порошком: «Все баржи спущены на воду!»
Право закладки первого камня завоевала бригада Алексея Самородова. По этому случаю он подстригся, побрился и выглядел в своем костюме внушительно. Теперь он совсем не походил на того Алексея Самородова, который год назад отправился на Силинку сплавлять лес, — возмужал, лицо посветлело, облагородилось, только прежней осталась привычка хмурить брови. Да и все комсомольцы — как они изменились за этот трудный год! — год немыслимого напряжения, борьбы, штурмов, авралов, беспокойных дней!..
Алексей то и дело морщился — жали сапоги. Большую часть жизни он проходил в лаптях, и теперь ему нелегко было привыкать к изящной хромовой обуви.
— Давай, Алексей, я сбегаю за лаптями, — смеялся Каргополов, — там, на берегу, их скирда непочатая!
Захар хмурился по другой причине. Разносчик писем Алешка сказал, что ему пришло письмо, но его взяла Любаша. Захар поспешил на почту. На крыльце он встретился с Любашей. Она вдруг покраснела, смутилась.
— Ты за письмом? — спросила Любаша, избегая его взгляда. — Тебе нет писем.
— Алешка сказал…
— Это не тебе!
Захар понял, что она что-то скрывает.
— Пойду проверю, — сказал он и решительно поднялся на крыльцо.
Любаша пропустила его, постояла с минуту и кинулась бежать.
Захар вошел на почту, спросил Алешку:
— Ты не наврал насчет письма?
— Своими глазами видал, Любка взяла.
— А почерк на конверте не заметил? Какой?
— Да такой, знаешь, как девки пишут…
Захар понял все. Может, это не первое письмо, утаенное Любашей? Никогда не простит он ей этого!
Захар отправил телеграмму Настеньке:
«Сообщи телеграфом, сколько писем послала после ноября».
Это было вчера. А сегодня утром он получил ответ:
«Беспокоюсь. Послала три письма. Целую. Твоя Настенька».
Мысль о Любашином поступке не покидала Захара ни на минуту. Как же он не разглядел раньше ее характера!
На месте закладки первого камня вокруг четырехугольной площадки уже стояли колонны комсомольцев, когда к ним подошли строители барж. В центре площадки возвышалась трибуна. Рядом зиял длинный котлован, выкопанный углом, — это был юго-западный край будущего первого цеха.
Скоро подошел духовой оркестр. Медные трубы ослепительно засверкали под солнцем. Грянула музыка, все та же неизменная песня, ставшая гимном строителей, — «По долинам и по взгорьям». Ее подхватили сотни голосов, почти заглушив звуки труб. Едва умолкла песня, как по колонне пробежало:
— Едут! Едут!..
Со стороны Пермского примчались три кургузых «газика».
— Блюхер! — пробежало единым вздохом по рядам.
Невысокий коренастый командарм шел неторопливо, с улыбкой окидывая взглядом молодых строителей.
Захар не спускал широко открытых глаз с Блюхера. Так вот он какой, легендарный командарм Особой Краснознаменной Дальневосточной!.. Сам того не замечая, Захар вытянулся по стойке «смирно», опустив руки по швам.
А вскоре прибежали за Самородовым — его ждали на трибуне. Мужественно превозмогая боль, Алексей старался не хромать.
Митинг затянулся. Но вот в руках начальника строительства блеснул бронзовый цилиндр. Коваль отвинтил крышку, достал из него свиток бумаги, стал читать акт о закладке завода. Потом он снова скрутил его, засунул в цилиндр, и слесарь натуго завинтил крышку. Цилиндр подали Блюхеру. Он молодцевато сбежал с трибуны, спустился в котлован. За ним спрыгнули туда Алексей Самородов, Коваль, Платов. Сверху им подавали кирпичи и цементный раствор. Оркестр грянул «Интернационал». Качнув воздух громовым раскатом, с Амура ахнул залп корабельной артиллерии. Потом еще и еще — двенадцать залпов.
Тысячеголосое «ура» возвестило миру, что рождается первый в мире город юности коммунизма.
КНИГА ВТОРАЯ
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ