Первая просека
Шрифт:
Она присела рядом, настороженно посмотрела ему в глаза.
— Я слушаю вас, Игорь Платонович.
— Дайте мне вашу руку. — Бережно сжимая мягкую ладонь девушки, Прозоров раздумчиво продолжал: — Настенька, не знаю, доведется ли нам с вами еще остаться наедине. Вы едете к жениху, наверное, выйдете замуж, и я буду лишен возможности вот так, запросто, общаться с вами.
Настенька слушала его, потупя взор. Она знала, что скажет ей Прозоров, и с замиранием сердца ожидала этих слов.
— Я вас люблю, Настенька. — Прозоров сказал это тихо и раздумчиво, с грустью глядя в ее лицо. — И я хочу, чтобы вы это знали. Мне очень тяжело. Я еще никогда не знал такого светлого и мучительного чувства. И я буду всегда вас любить. — Он помолчал, бережно поглаживая ее руку. Настенька не в силах была пошевелить пальцами — они будто оцепенели. — И еще хотел сказать вам одно, — снова заговорил Прозоров, — если с вами случится беда, если почему-либо у вас не сложится жизнь, вы всегда можете рассчитывать на меня.
В соседней комнате послышался скрип входной двери, раздались гулкие шаги и стук в дверь комнаты штабников. Настенька, словно ужаленная, вырвала свою руку у Прозорова и вскочила на ноги.
— Да, да, войдите, — сказал Прозоров.
Дверь отворилась, и на пороге стала невысокая фигура парня в изрядно затасканном полушубке, перепоясанном ремнем, в заячьей ушанке, сбитой на затылок. На черном обмороженном лице с красными пятнами разгоряченно поблескивали глаза.
Он несмело шагнул, улыбаясь во весь рот.
— Настенька!..
Прозоров понял все. Он опустил голову и не смотрел, как Настенька кинулась к Захару. Из глухого оцепенения Прозорова вывел голос Настеньки:
— Знакомьтесь, Игорь Платонович, это Зоря…
— Я очень рад. — От волнения Прозоров заговорил хриплым баском. Лицо его полыхало румянцем.
— Как же ты очутился здесь, Зоря? Раздевайся, здесь жарко! — Настенька сама стала расстегивать его полушубок, сняла с головы заячью ушанку.
— Спасать шел, да чуть сам не попал в беду. — Широкая улыбка не сходила с лица Захара. — Ночевал у нанайцев в Дипах. А вот сегодня пришел сюда искать тебя.
Сняв полушубок, Захар в своих стоптанных валенках, лоснящихся ватных брюках и изрядно помятом пиджаке выглядел невзрачным мужичком. Причесавшись, он одернул пиджак и с удивлением рассмеялся:
— Вот ведь чудеса! Бумажник считал утерянным, а он вот где!
Прозоров и Настенька в недоумении переглянулись. Захар уловил этот взгляд и рассказал о случае с возницей, о своих кожаных крагах, которые пришлось отдать.
— Да черт с ними, в конце концов, с этими крагами. Главное — бумажник цел!
Чрезмерная простоватость и непосредственность Захара на какое-то время омрачили настроение Настеньки. Может быть, все это не бросалось бы так в глаза, не будь рядом Прозорова: Захар проигрывал рядом с ним.
Обоз вышел из Вознесеновки в первом часу дня. Настенька, закутанная в тулуп и пуховый платок, и Прозоров со своей больной ногой ехали в кошевке. Захар бежал на лыжах либо рядом, либо вслед за санями. Его рюкзак лежал в ногах у Настеньки. День был хотя морозный, но тихий, солнечный. Амур, с его ледяными застругами, с бескрайними заснеженными просторами, сиял миллионами искр-снежинок. Искрился и сиял даже сам воздух, и так же сияюще светло было на душе Захара.
В первую секунду встречи с Настенькой, застигнутой наедине с Прозоровым, в сердце Захара ворохнулась ревность. Но это чувство так же быстро исчезло, как и появилось, — светлая радость встречи заслонила его. Да и поведение Прозорова, не говоря уже о Настеньке, не вызывало никаких подозрений. И какое дело Захару теперь до того, что, сидя рядом в санях, Настенька и Прозоров иногда разговаривают между собой, смеются чему-то? Настенька то и дело просит Захара идти ближе к саням, что-нибудь спрашивает, сама начинает рассказывать о новостях станицы, Новочеркасска. Она привезла ему в подарок донские перчатки из кроличьего пуха, какие издавна вяжут там невесты, своим женихам; и теперь Захар, забросив рваные варежки, с наслаждением ощущал на руках мягкий и теплый пух.
— Настя, а ты Васю Королькова встречала? — спрашивал Захар, шагая на лыжах рядом с санями.
— Ой, Зоренька, я совсем забыла сказать! — воскликнула Настенька, высовывая голову из тулупа и поворачивая к Захару разрумяненное морозом лицо. — Он здесь, на Дальнем Востоке, служит. Почти половина вашего выпуска здесь! Ведь я была у них на выпускном, когда они закончили школу. Ой, Зоря, посмотрел бы ты, чего они только не делали на конях! Вспоминали о тебе, расспрашивали, как живешь…
Захару до боли ярко и живо вспомнились прежние выпуски командиров взводов. Вчерашние курсанты в один день становились командирами. К этому дню им шили новенькое, хорошо подогнанное обмундирование, выдавали сверкающие глянцем, приятно скрипевшие ремни, на петлицы гимнастерок привинчивали «кубари» — знаки отличия командира взвода. Утром, после праздничного завтрака, всех выстраивали в физкультурном зале и читали приказ наркома обороны о присвоении каждому командирского звания. Потом начинался большой конноспортивный праздник. Скачки сменялись прыжками через препятствия, манежная езда — рубкой, джигитовка — вольтижировкой. И все оставляло неизгладимое впечатление. Праздник заканчивался парадом всей школы, возглавляемым лихими наездниками-выпускниками. После парада они выходили в большую боевую жизнь.
Грустно стало Захару: он по-прежнему любил армию. В ней он видел воплощение самых лучших человеческих качеств — мужества, готовности к подвигу, крепости духа, внутренней самодисциплины. Может быть, он потому и проникся сразу уважением к Прозорову, что увидел в нем именно такого человека, каким сам еще недавно хотел стать.
Но грусть была минутной, навеянной ожившими воспоминаниями. Рядом ехала Настенька, и в душе от этого — праздник встречи. А впереди — светлая дорога в будущее, в его мечту — большой солнечный город, который уже видится ему во всех своих чертах, впереди цель — стать инженером-строителем, таким же вот, как Прозоров.