Первая просека
Шрифт:
Солнце уже клонилось к западу, когда впереди показалась Орловка — два ряда рубленых изб, протянувшихся по обдутому ветрами пригорку. Здесь предстоит ночлег.
Когда сани взобрались на пригорок и въехали в село, Прозоров сказал:
— А знаете, Захар Лариоиович, вам следует забрать свои перчатки у того возницы. Ведь вы его узнаете? Если не будет отдавать, пригласите его ко мне. С волком нужно поступать по-волчьи.
Вечером, когда обоз расквартировался, Захар так и сделал; разыскал возницу и выкупил у него свои шоферские краги. Только пришлось отдать не червонец, а два — один за проезд, а второй — за рукавицы, выброшенные Захаром еще в Вознесеновке.
Под вечер следующего дня обоз подъезжал к Комсомольску. Вглядываясь издали в темную полосу берега, Настенька спросила с наивным простодушием:
— Зоря, а где же город? Он за теми сопками?
— А это и есть город — видишь, вон домики.
— Так какой же это город? Просто деревня!
Да, не это ожидала увидеть Настенька. Удручающее впечатление произвел на нее и занесенный снегом барак, возле которого остановились сани. Но тут же она очутилась среди такого шума и гама, что уж больше ничего не могла толком разглядеть: с работы вернулась бригада Жернакова. Перед Настенькой замелькали черные от мороза лица, смеющиеся глаза, рослые и щуплые парни — все они, приосаниваясь, знакомились с Настенькой, жали ей руку. Она и не заметила, как все ее пожитки исчезли — их унесли в барак.
— Мы тут подготовили тебе сюрприз, — говорил на ухо Захару вихрастый удалец Толкунов.
— Какой?
— А вот сейчас увидишь…
Войдя в барак, Захар сразу увидел «сюрприз». Рядом с комнатой-клетушкой, в которой жили Каргополов и Леля Касимова, белела свежеоструганными досками вторая такая же комнатка.
Захар крепко обнял Толкунова.
— Спасибо, Степа!
— Так это еще не все! — продолжал Толкунов. — В коммунально-бытовом отделе выписали и получили всю обстановку!
«Обстановка» состояла из двух топчанов, грубого стола, двух табуреток и ведра с тазом и умывальником, но и это в те времена было счастьем.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
— Вот мы и дома! — сказал Захар, когда они остались вдвоем в своей комнатушке.
Терпко пахли смолой еловые доски, под закопченным потолком нервно мигала лампочка, на огромном, во весь простенок, окне мороз нарисовал волшебные пальмы.
Настенька, с вишневыми от мороза щеками, весело рассмеялась:
— Правду говорят, Зоря, — с милым и в шалаше рай.
Захар помог ей снять платок и шубу и, когда она осталась в одном платье, обнял ее.
С той минуты, как они встретились в Вознесеновке, им не пришлось быть наедине.
— Знаешь, Зоря, — говорила Настенька, поглаживая его колючую щеку, — все эти полтора года я ловила каждое слово о Комсомольске и все пыталась представить себе, какой он. И совсем не думала, что он такой. Думала, ну, самое малое, как Новочеркасск. Ведь столько о нем пишут и говорят! А он же меньше, чем наша станица…
— Значит, разочаровалась.
— Как тебе сказать? Мне все равно, какой бы он ни был. Раз ты здесь — значит, и город хороший. — Она прижалась губами к его губам. Потом отстранилась и, глядя ему в глаза, страстно зашептала: — Родненький мой, как же я соскучилась по тебе! Мне даже не верится, что мы вместе. Только и думала об этой минуте! Иной раз так размечтаюсь, так все живо представлю себе, что даже страшно становится: а вдруг не увижу тебя никогда, вдруг случится что-нибудь со мной или с тобой, пока я в дороге? Ведь на край света ехала, вообразить даже трудно, как далеко…
Захар в эту минуту не чувствовал, как гудят ноги после трехдневной ходьбы на лыжах, не слышал голосов за дощатой стеной. Всем его сознанием, всеми чувствами владело одно: Настенька, милая, ненаглядная Настенька здесь! Они глядели друг другу в глаза и не могли наглядеться. Захар осторожно зачесывал ей назад шелковистые, коротко остриженные волосы, потом принимался целовать ее щеки, лоб, курносый носик, мягкий подбородок.
Да, это была их минута, долгожданная и бесконечно дорогая награда за долгую и трудную разлуку! Они не замечали времени и, должно быть, просидели бы так вечность, если бы не послышался осторожный стук в дверь. Вошел Степан Толкунов, светловолосый красавец в поварском колпаке и фартуке не первой свежести.
— Прошу извинения, я насчет ужина пришел уточнить: вам как — сюда принести или за общим столом покушаете?
— Для начала, Степа, познакомься: Настенька! — сказал Захар. — А это наш с тобой земляк, новочеркасский франт и в прошлом девичий сердцеед, — представил он Толкунова.
— Уж ты скажешь, Захар! — смущенно возразил Толкунов. — Со счастливой вас дорогой, Настенька. — И он бережно пожал ей руку. — Как там наш Новочеркасск, на месте? Ох и соскучился же я!..
— Все так же, по-старому…
— Да, город, конечно, веселый, — заметил Захар. — Но ничего! Скоро и у нас будет не хуже, чем в Новочеркасске. Ну так что, гостюшка, тут поужинаем или пойдем за общий стол?
— Неудобно мне, Зоря, с дороги помятая я вся.
— Принесу сюда, — выручил ее Толкунов, — а то и вправду, какой ужин, когда человек стесняется?
Он вышел, но вскоре появился опять — с двумя алюминиевыми мисками, полными картошки, сваренной вместе с соленой кетой, и двумя ломтями хлеба.
— Немножечко переварил, язви его, — заметил Толкунов смущенно, — но ничего, есть можно… За чаем сам придешь, Захар! — и вышел.
— Ну и достанется сегодня Степе! — усмехнулся Захар, принимаясь за еду.
— За что? — удивилась Настенька.
— Вот за это варево. Испортил продукты.
Бригада Жернакова и здесь жила коммуной, занимая отдельную секцию барака. Двадцать два топчана с тумбочками, длинный обеденный стол из грубых досок со скамейками по бокам, возле торцового окна — книжный стеллаж, и еще один стол — там ленинский уголок; справа, в сторонке, рундук для продуктов и посуды да посредине огромная, как кибитка, чугунная печь на фундаменте из дикого камня и гравия — вот и вся обстановка.