Первая версия
Шрифт:
На широком письменном столе зазвонил телефон. Фотиев снял трубку. Выслушав сообщение и положив трубку на рычаг, он несколько раз молча прошелся из угла в угол.
— Что, Кардинал, дурные вести? — осторожно спросил Филин, пригубливая рюмку.
— Да, неприятность. Убита балерина Лебедева. В своей квартире сегодня утром. По всему выходит, что нейтрализовывать надо не только Турецкого, но и кое-кого еще. Боюсь, это не простая уголовщина. Из квартиры ничего не украдено, но все перерыто. Сдается мне, искали именно то, что мы давно изъяли. Те самые копии контрактов, по которым под видом товаров народного потребления и медикаментов, по нашим сведениям, проходило оружие.
— Что, балерины нынче торгуют «Калашниковыми»?
Да нет, Лебедева здесь седьмая вода на киселе, как, впрочем, и убитый Дэвид Ричмонд. Здесь гуси более лапчатые орудовали. Я сам пока всего не знаю. Мои люди этим делом сейчас вплотную занимаются. И Турецкий наш свет Стамбульский в ту же сторону роет. Пусть пока роет, да не зарывается. Такие люди нам не помешают, хотя если начинают мешать... Я думаю, что через какое-то время мне следует с ним встретиться. Главное, чтобы он к истории Кларка не успел приблизиться. Нам не нужны лишние жертвы. С обеих сторон. Шеф очень озабочен тем, что дело продолжают «копать». По своим каналам он уже выходил на Генпрокуратуру, но они пока упрямятся. С одной стороны, от сильной руки нашей отвыкли, с другой — на личное распоряжение Президента ссылаются. Мало ли какие распоряжения Президент рассылает. Что ж теперь, каждое выполнять следует? — В голосе его звучало искреннее недовольство. — Неудачно, конечно, с Кларком вышло, — продолжил он после минутного раздумья. — Прокол наш, ничего не скажешь. Цэрэушники сразу носы навострили. Говорят, сам Джеймс Вулси это дело на контроле держит. Почуяли америкашки, что дело керосином пахнет. Если что, то они все со своих постов послетают. В этом парадоксальном случае вдруг оказалось, по крайней мере мне так видится, что директор ЦРУ — наш вольный или невольный союзник.
— Да цэрэушникам не впервой нашими союзниками быть. Помнишь, как во времена Карибского кризиса было? И им хорошо, и нам хорошо. — Филин был очень доволен своей шуткой. Сейчас он производил впечатление бодрого и не то что не старого, но еще не очень пожилого господина. Его молодая жена могла быть им в данную минуту вполне довольна.
— Так, Семен, ты займешься светскими делами, а Турецкого я возьму на себя.
Я едва не опоздал к окончанию спектакля. Спасибо Чайковскому, выручил. Сегодня давали «Спящую красавицу», а это самый длинный в мире балет, как выяснилось.
Голова моя распухла до неимоверных размеров. Весь день в кабинете я читал нарытые Ломановым материалы по Норману Кларку. Вечер ушел на допрос свидетелей. Во мне на разные голоса еще звучали их показания, перебивая друг друга, шепелявя, сообщая массу бытовых и ненужных подробностей, но все же несколько золотых крупинок сверкнуло.
— В девять утра? Да никого я не видела, глаза умыла — и вперед! Родина зовет не дозовется, — хохмила разбитная молодящаяся тетка в желтых бархатных лосинах.
— Нет, я никого не видел, — обиженно басил мужик, держа на поводке крупного добермана. — Да помолчи ты! Это я не вам.
«Р-раф, р-раф, р-раф», — заливался доберман.
«Эх, милый, умел бы ты разговаривать, лучше тебя свидетеля не найти», — подумал я тогда.
— Да, около девяти, чуть раньше, я как раз вынимала почту из ящика, два незнакомых человека прошли. Нет, я их лиц не рассмотрела, у нас там не очень-то светло. Что могу сказать? Один повыше, примерно под метр девяносто, второй — чуть ниже, но тоже очень высокий. Здоровые такие, в джинсах, кажется, оба. Да, еще стрижены коротко. Так молодежь теперь стрижется. Нет, опознать вряд ли смогу, я их практически не видела, — сообщила молодая интеллигентного вида женщина в затемненных очках.
Да, и я их видел, — вмешался пацан лет двенадцати, сын этой женщины. — Мама осталась почту вынимать, это всегда долго, у нас замок заедает, а они машину оставили у третьего подъезда, а сами в наш, второй, зашли. Машина? Голубая. «Пятерка». Не очень-то новая. Номер? Сейчас попробую, я всегда номера разглядываю — новый или старый. У них был старый. Двух баллов до счастья не дотягивал. Ну это чтобы стольник в сумме получился. Сейчас, сейчас... 82-16, или наоборот. Буквы? Как не помнить, большие «МК», а маленькая «а». А вы их найдете?
Машину обнаружили быстро. Ее нашли брошенной около метро «Варшавская». Выяснили, что только рано утром ее угнали от дома мирно спящего хозяина — пенсионера и по случайности отставного майора МВД Д. Б. Сухоручко. Он ни сном ни духом ни о чем не ведал и даже не успел ни расстроиться, ни обрадоваться.
Люба уже знала о смерти Ольги, но держалась хорошо. Только потребовала от меня, чтобы я рассказал ей все подробно. Мне пришлось это сделать. После моего рассказа, пока мы шли пешком в сторону ее дома (машина моя совсем одряхлела и нуждалась в заботах Василия Петровича, моего доброго волшебника, точнее не моего, а автомобильного). Люба сказала:
— Слушай, давай напьемся, что ли. У меня курица есть, я ее быстро сделаю, в микроволновке, а водки надо купить. И побольше.
Я чувствовал, что именно это необходимо и мне, и ей. Около метро «Новокузнецкая» мы купили две «Столичных». До Любиного дома оставалось метров пятьсот, но мы не выдержали, зашли в гриль-бар, что через дорогу от австралийской булочной, и выпили по сто граммов из пластмассовых стаканчиков, не закусывая. Я подумал про себя, как лихо Люба пьет, даже не поморщилась. Хотя по опыту знаю, что именно так иногда пьют совсем непьющие люди.
Курица удалась на славу, только к тому времени мы уже были совершенно пьяны. Я словно в каком-то тумане видел золотой куриный бок, плавными и гибкими очертаниями напоминавший какой-то диковинный корабль. Куда мы плыли на этом корабле?
Я помню, как рыдала Люба, помню ее сумасшедшие, пьяные глаза с расширенными зрачками. И нежность, небывалую нежность. Люба как бы обволакивала, убаюкивала меня. Мелькнула было тень Марины, но тут же исчезла. Люба, Люба, Люба, существовала лишь Люба.
Ты меня любишь? Любишь? Любишь? Люблю. Люблю. Люблю. Что говорил я, что — она? Какая разница? Это говорило МЫ — единое существо. Ну пьяное существо, так что ж?
Среди ночи я на мгновение очнулся. Люба сидела в постели на коленях и пристально вглядывалась в мое лицо. Я взял ее руку и провел по своим глазам. Люба что-то шептала, но меня уже не было рядом. Я крепко спал.
Утром ситуация была противоположной. Теперь спала Люба. Я сидел рядом и разглядывал ее трогательное треугольное личико с размазанной тушью вокруг глаз, разметавшиеся по подушке длинные волосы при утреннем освещении казались абсолютно черными. «Русалочка», — почему-то подумал я.