Первая волна мирового финансового кризиса

Сорос Джордж

Однако дальше Поппер не пошел. Он не смог признать, что изучение социальных процессов сталкивается с препят­ствием, совершенно не присущим естественным наукам, — рефлексивностью и человеческим принципом неопреде­ленности. Наличие такого препятствия, даже при удачном имитировании метода естественной науки, не дает адекват­ного представления о реальности. Равновесие и рациональ­ные ожидания слишком далеки от реальности. Обе эти кон­цепции служат примером того, как подход, позволяющий получить корректные результаты, эксплуатируется чересчур широко и применяется в неприменимых для него сферах.

Представьте себе, что мои возражения против концепций общего равновесия и рациональных ожиданий получили признание, и обе эти концепции отвергаются. В этом слу­чае они больше не смогут служить примерами радикаль­ной подверженности ошибкам. Это показывает основной недостаток

моего постулата: он верен не всегда. В отличие от Поппера я зашел слишком далеко. Мы не всегда должны ошибаться. Иногда мы в состоянии исправить свое невер­ное понимание.

Что же тогда происходит с моим постулатом? Он пре­вращается в плодотворную ошибку. Он не может быть пра­вильным, иначе он становится парадоксом лжеца. Если бы он считался научной теорией, то, согласно схеме Поппера, теория считалась бы ложной, так как для ее опровержения достаточно единственного факта несоответствия ей. Одна­ко постулат радикальной подверженности ошибкам не яв­ляется научной теорией. Это — рабочая гипотеза, а в таком качестве постулат работает прекрасно и позволяет опреде­лить поначалу саморазвивающиеся, а затем самоуничтожающиеся последовательности: ведь в соответствии с ним работающие идеи будут рано или поздно перенесены в сфе­ры, где не станут действовать столь же эффективно.

За годы моей работы в инвестиционной сфере я неодно­кратно ошибочно прогнозировал подъем или спад на рын­ках чаще, чем эти процессы происходили на самом деле. Многие из моих гипотез отвергались методом проб и оши­бок. Постулат радикальной подверженности ошибкам уде­ляет особое внимание расхождению между реальностью и ее восприятием участниками событий. Постулат позволяет обратить внимание на неправильные представления как ка­тализаторы исторических процессов. Благодаря ему можно поновому интерпретировать историю, в частности ее те­кущий этап. Я рассматриваю войну против террора как не­верное представление или некорректную метафору, которая приводит к негативным последствиям как для США, так и для всего мира. А нынешний финансовый кризис может рассматриваться как следствие неверной интерпретации механизмов работы финансовых рынков.

В своих размышлениях я основываюсь на постулате ра­дикальной подверженности ошибкам и идее плодотвор­ных ошибок. Кто-то подумает, что мои концепции имеют негативный оттенок, но это не так: ведь радикальная под­верженность ошибкам позволяет бесконечно улучшать несовершенное. Согласно моему определению, открытое общество несовершенно и открыто для улучшений. Оно сохраняет надежду и креативность, несмотря на то что по­стоянно находится под угрозой и история полна разочаро­вывающих примеров. Мой взгляд на мир остается оптими­стичным, поскольку моя концепция позволяла время от времени улучшать реальность.

Глава 4

Рефлексивность на финансовых рынках

До сих пор в моем повествовании я погружался в область абстрактных утверждений. Согласно моему предположе­нию, между мышлением и реальностью существует дву­сторонняя связь, которая, одновременно работая в обоих направлениях, вносит элемент неуверенности в мышление участника ситуации и элемент неопределенности в ход собы­тий. Назвав такую двустороннюю связь рефлексивностью, я выдвинул гипотезу, что именно рефлексивность способна отличить уникальные изменения исторического объема от ежедневного «шума». Теперь мне хотелось бы предложить вам несколько практических свидетельств того, что рефлек­сивные события существуют и являются важными с исто­рической точки зрения.

Я начну не с политической истории, а обращусь к фи­нансовым рынкам. Финансовые рынки служат идеальной лабораторией, потому что основной объем значений цен и других данных, описывающих эти рынки, остается обще­доступным и позволяет делать количественную оценку. Разумеется, рефлексивных процессов много и в полити­ческой истории, и других формах истории, но их сложнее определять и анализировать. Основное преимущество фи­нансовых рынков как лаборатории состоит в том, что моя теория рефлексивности прямо противоречит широко рас­пространенной теории, согласно которой финансовые рын­ки движутся к равновесию. Если теория равновесия верна, то рефлексивность не может существовать в природе. И на­оборот, если верна теория рефлексивности, то неверна тео­рия равновесия. Поведение финансовых рынков должно рассматриваться как достаточно непредсказуемый истори­ческий процесс, а не процесс, определяемый раз и навсегда установленными законами. И если это будет справедливо для финансовых рынков, то такой ход рассуждений может применяться и для анализа других исторических процес­сов, где рефлексивность не столь заметна.

Впервые я заговорил о своей теории финансовых рынков в книге «Алхимия финансов», однако концепция рефлек­сивности не получила серьезного внимания. Но времена меняются. Экономисты начинают понимать, что их основ­ная парадигма не столь безупречна, вместе с тем развить другую они пока не успели. Пузырь ипотечных кредитов в сегменте субстандартных займов, лопнувший в августе 2007 года и вызвавший широкомасштабное финансовое потрясение, требует своего объяснения. Я верю, что реф­лексивность как явление в скором времени получит более широкое признание, ведь моя теория позволяет глубже по­нимать причины произошедшего. Разворачивающиеся на финансовых рынках рефлексивные процессы представляют собой важный элемент реальности, противостоящий в на­стоящее время процессам развития глобальной экономики. Велика опасность, что это противостояние не будет оценено правильным образом. Это еще один пример того, как важно поставить когнитивную функцию (то есть познание) перед манипулятивной, чтобы избежать негативных последствий. Ниже я расскажу об общих положениях своей теории и во второй части книги применю их к анализу нынешней си­туации.

Теория равновесия

Экономическая теория склонна к имитации естественных наук. Она нацелена на создание вечно действующих обоб­щений, способных как оценивать, так и предсказывать экономические события. В частности, модель совершен­ной конкуренции была выстроена по канонам физики Ньютона и определяла некое равновесие между спросом и предложением, к которому стремятся рыночные цены. Теория базировалась на аксиомах, подобно евклидовой геометрии: в основе лежат постулаты, из них путем ло­гических рассуждений или математических вычислений выводятся заключения. Постулаты описывают идеаль­ные условия, однако заключения должны иметь смысл для реального мира. Теория предполагает, что при нали­чии особых условий неограниченное желание удовлетво­рять собственные потребности приведет к оптимальному распределению ресурсов. Точка равновесия достигается, когда каждая фирма производит товар на уровне, при ко­тором ее предельные издержки соответствуют рыночным ценам, а каждый покупатель приобретает товар при усло­вии, что предельная полезность покупки соответствует рыночным ценам. С точки зрения математических рас­четов равновесие приводит к максимизации полезности для всех участников. Именно такая аргументация по­зволила обеспечить теоретическую поддержку политики laissez-faire, характерной для XIX века. Кроме того, она послужила фундаментом для веры в «магию рынка», ши­роко распространенной в годы президентства Рональда Рейгана.

Один из ключевых постулатов теории в ее классическом виде сводится к совершенному знанию. Другими постула­тами являются однородный характер товаров и делимость товарных партий, а также большое количество участни­ков, не позволяющее отдельно взятому покупателю или продавцу влиять на рыночную цену. Предположение о со­вершенном знании находилось в прямом противоречии не только с рефлексивностью, но и с идеей несовершенного понимания, горячо защищаемой Карлом Поппером. Все это заставляло меня сомневаться в теории совершенной конкуренции еще во времена моего студенчества. Класси­ческие экономисты применяли концепцию совершенного знания в том виде, которому противился Поппер. Они действовали в рамках образа мыслей, названного мною ошибкой Просвещения. Как только на поверхность стали подниматься эпистемологические (связанные с теорией познания) проблемы, сторонники теории совершенной конкуренции поняли, что должны использовать не кон­цепцию знания, а более простую концепцию информации. В современном виде теория как раз и говорит о совершен­ной информации.

К сожалению, этого предположения недостаточно для поддержания выводов теории. В попытках избежать яв­ных недостатков системы современные экономисты приня­лись настаивать на том, что кривые спроса и предложения должны рассматриваться независимо друг от друга. Это заявление не постулировалось, а скорее преподносилось как методологическая идея. Экономисты стали подвергать сомнению прежний тезис о том, что задача экономики со­стоит в изучении связи между спросом и предложением. Спрос может быть объектом изучения психологов, а вопро­сы предложения могут рассматриваться с инженерной точ­ки зрения или в рамках изучения теории управления (обе сферы изучения находятся вне пределов экономической науки). Следовательно, экономисты должны рассматри­вать их как данность. Вот такую теорию я изучал, когда был студентом.