Первая жертва
Шрифт:
Дул сильный ветер, и лил дождь, многих тошнило. Народу было полно, и вонь рвоты, смешанная с вонью лошадиного навоза, навсегда осталась в памяти всех собравшихся на борту. Несмотря на огромное количество понесенных потерь, британская армия на протяжении войны продолжала расти, отчасти потому что Королевской медицинской службе все лучше и лучше удавалось штопать раненых и отправлять их обратно на фронт. Миллионы людей держали в руках оружие, и Кингсли казалось, что все они плыли с ним на этом пароме.
Прибыв в Булонь, новобранцы растеряли все романтические иллюзии о встрече с прекрасной Францией, потому что с парома
— Это значит сорок человек иливосемь лошадей или сорок человек ивосемь лошадей? — спросил Кингсли у измотанного начальника станции.
— Очень смешно, сэр. Знаете, сколько раз я это слышал?
Однако вопрос был искренний. К счастью, дальнейшие события показали, что людей вместе с лошадьми отправлять не собирались. Но благодарить за эту маленькую любезность желания не возникало. Для офицеров было зарезервировано четыре вагона, но, взглянув на них, Кингсли понял, что они не намного лучше вагонов для лошадей; многие двери отсутствовали, имелись переломанные деревянные сиденья, и народу внутри было полно. Кингсли, разумеется, был офицером, но на пароме он обнаружил, что солдаты ненавидят военных полицейских так же, как преступники ненавидят гражданскую полицию. В толпе он выделялся фуражкой и нашивками штабного офицера, и он решил пока что снять и их, и знаки отличия. Кингсли нужно было прощупать настроение солдат, среди которых ему предстояло проводить расследование, и ему вряд ли это удалось бы, если бы его сторонились как прокаженного.
Он решил пообщаться с рядовыми и забрался в один из солдатских вагонов. Здесь никаких удобств не было — разве что несколько охапок соломы. На деревянном полу красовалось выжженное пятно — видно, солдаты, чтобы не замерзнуть, некогда тут грелись. Огромные плакаты грозили тюремным заключением всякому, кто решит разжечь костер.
— Здесь всегда так сурово? — спросил Кингсли у втиснувшегося рядом с ним солдата; по его обветренному лицу было понятно, что солдат он бывалый.
— Всегда. Ничего не изменилось, по крайней мере, с 1915 года, когда я первый раз сюда попал. Куча народу, кучи дерьма.
Кингсли поверить не мог, что именно так Британская империя относится к своим героям. Людей, которые по собственной воле шли навстречу верной смерти, перевозили в вагонах для лошадей. Он подумал, что путешествие, слава богу, будет коротким, ведь до пункта назначения было меньше сотни миль. О чем и сказал сидящему рядом солдату.
— Да, приятель, видать, ты в войну еще не хлебнул горе, ведь это твоя первая поездка на фронт?
— Должен признаться, первая.
— Ну, устраивайся поудобнее, новичок. И приготовься к длинному путешествию.
Поезд проехал ярда три-четыре и остановился. Он простоял несколько часов, и все это время солдаты и офицеры теснились в вагонах. Наконец он снова тронулся, но ехал со скоростью пешехода, и через пару миль опять остановился.
— Здесь всегда так, — уверил Кингсли бывалый солдат. — Я однажды три дня добирался. Это тридцать миль в день, чуть больше мили в час. Мы движемся не быстрее парней Веллингтона. Кстати, когда мы туда доберемся, помрем куда быстрее.
36
Общественная интермедия
Во время одной из бесконечных остановок группа солдат, которая воспользовалась предсказуемой часовой стоянкой, чтобы опустошить кишечник, завела разговор о причинах войны. Кингсли никогда раньше не испражнялся при свидетелях, но его попутчики — все опытные солдаты и старые боевые товарищи — не видели в этом ничего особенного: для них это было все равно что мочиться на одну и ту же стену.
— Нужно непременно сесть посрать, — посоветовал Кингсли его попутчик, — особливо когда сидишь на армейском рационе. Нужно время, чтоб перекурить, расслабиться чуток, чтоб, значит, все вышло своим чередом. Чтоб облегчиться с удобством и как следует подтереться. Хуже нету, чем услышать свисток в неподходящий момент, когда приходится закругляться второпях. Будет тебе потом задница растертая да куча мух вокруг. Это добрый армейский совет, приятель, прими его от солдата, по которому пуля давненько плачет. Заботься о своей заднице. Никогда не забывай ее обиходить.
Поезд остановился в поле. Дождь прекратился, и по всей длине поезда солдаты разожгли костры, скрутили папиросы, набили трубки, заварили чай, проковыряли штыком на земле лунки и дружно уселись облегчиться.
Кингсли присоединился к группе, которая собралась вокруг его нового друга. Человек пятнадцать солдат сидели вокруг костра на корточках, спустив до лодыжек штаны; некоторые для равновесия опирались на ружья. Они лениво перебрасывались фразами, словно сидели в пабе. Кингсли сначала думал, что станет смущаться, но теперь нашел это занятие неожиданно веселым. Все, разумеется, курили, и Кингсли умиротворенно затягивался своими «Плейерс нэви стренгс» и слушал, как разговор повернулся к источнику их нынешнего плачевного положения.
— Я вот чего себя постоянно спрашиваю: кому, на хрен, понадобилась эта сволочь — эрцгерцог Фердинанд, как его там? — сказал один парень. — В смысле, ребята, никто ж даже не слышалоб этом говнюке, пока его не прикончили. А теперь весь мир, мать его, из-за этого воюет.
— Ты просто глупая задница, — возразил другой, — это была просто чертова искра, вот и все. Иск-pa.Европа была как сухое дерево.Это всем известно.
— Ну вот, так я и не пойму, как он даже искрой смог стать, — ответил первый. — Я ж говорю: кто-нибудь вообще слышало мерзавце?
Капрал решил вставить свое веское слово:
— Слышь, все дело ведь в Балканах. Вечно эти Балканы. Балканы, Балканы, Балканы. Понимаешь, эти австро-венгры…
— Еще однакуча придурков, на которых нам всегда было насрать, пока дела не завертелись, — вставил первый.
— Заткнись, и тогда, может, чего и узнаешь, — ответил капрал. — Эти австро-венгры вроде как заправляли в Сараеве, а в Боснии в основном сербы, короче, они и подняли переполох.