Первое грехопадение
Шрифт:
– Чур, на новенького!
– крикнул мне кто-то из девчонок, но я уже приметил Серёжку Кузьмина и направился к нему.
Серёжка сидел на бревне у своей калитки и курил в открытую, не прячась, а это означало, что тётки Варвары в доме не было. Подходя к нему, я заметил барахтающегося в траве у его ног малюсенького, с варежку, щенка. Завидев меня, щенок звонко тявкнул и спрятался за бревно, посвёркивая оттуда влажными глазками. Я поздоровался с Серёжкой за руку и присел рядом. Он сильно походил на отца - такой же рыжеволосый и длиннолицый, а вот глаза от матери - нагловатые, с хитринкой.
– Где это ты такого пса отхватил?
– спросил я, кивая на щенка.
– Бате подарили, - без особой радости ответил он.
– Только вряд ли будет как Леший.
– Это почему?
–
– Зачем тебе злой? Кого бояться-то?
– Мало ли...
Да, Леший был хоть и дворняга, но здоровенный и злой, как чёрт. Никого чужого в ограду и близко не пустит. Меня он знал и не трогал, но я всё равно проходил мимо него с опаской. Только нет больше Лешего. Нынешней весной прокатилась по району эпидемия собачьего бешенства. В посёлок приехали четыре милиционера с карабинами, зашли с двух концов и перестреляли почти всех собак. Редко кому удалось спрятать. Вот уж ругани было и рёву! Хорошо ещё, все мужики на работе были, а то неизвестно, чем бы этот расстрел закончился. У некоторых добрые собаки были - охотничьи. Побузили мужики, поматюгались и напились с горя за упокой собачьих душ. У нас собаки не было. Я просил маму взять щенка, а она сказала: "Собаку кормить надо, а нам на ципушек не хватает. Будет бегать по посёлку попрошайничать". Такую собаку и я не хотел. Мне бы как Джульбарс или Индус...
Серёжка откусил от папиросы кончик бумажного мундштука и протянул мне окурок:
– Зобнешь?
– Нет, - я помотал головой, - не хочу.
– Всё ещё слово держишь? Ну, как хочешь, - он глубоко, по-мужски, затянулся.
– Чего не заходишь-то? Богатый стал?
– Покос - сам знаешь. Завтра пойдём последний стог метать.
– Мы на прошлой неделе отметались, дрова вот колю, - он указал взглядом на двор.
– Вчера братан на тракторе чурки подвёз, надо поколоть пока сырые, а то потом не добудешь.
Я кивнул: такая работёнка и мне знакома, как знакома каждому мальчишке в посёлке, с малых лет привычных к пиле и топору. Серёжка докурил папиросу и каблуком сапога вмял окурок в землю. Он пожевал что-то во рту, видно, табачнику и длинно сплюнул в сторону играющих ребят:
– Смотри, как разбесились! Во дают! А девки - тёлки и тёлки! "Бзык" напал на них, что ли? Аж, припотели бедняги.
На деревенском языке "бзык напал" - это когда молодые телята без видимой причины вскинут хвост трубой, взлягнут задом и давай носиться кругами! Сравнение девчонок с тёлками мне не очень-то понравилось. Тоже мне, нашёл тёлок... И вообще, в последнее время Серёжка стал частенько отпускать в их адрес всякие двусмысленные шуточки, изображая из себя бывалого парня, прошедшего огни и воды.
– Какие они тебе тёлки?
– недовольно буркнул я.
– А кто же ещё? Тёлки и есть.
Я не стал с ним спорить и отвернулся. А ему, пожалуй, нравились такие разговоры.
– Зелёный ты ещё, Колька!
– он пихнул меня локтем в бок.
– Поди, и девчонок-то не щупал?
– А сам-то щупал?
– огрызнулся я.
– Спрашиваешь! Ещё как!
– Ну, и как?
– Известно как - за цыцки, - и он расхохотался, глядя на меня своими круглыми наглыми глазами.
– Дурак ты и больше никто!
– сказал я и поднялся с бревна, но Серёжка ухватил меня за рукав и усадил обратно.
– Не обижайся, Колька, дело-то житейское. Подожди, скоро сам научишься, - он махнул рукой в сторону ребят.
– Гляди, как Надька Шкурихина на тебя зыркает. Я ещё в школе весной приметил. Видишь, какие мячики у неё под платьем? Тебя дожидаются.
– Вот сам и щупай их!
– Пробовал - дерётся зараза!
– и он опять раскатился громким смехом
– Пошёл ты!
– я окончательно разозлился и встал.
– Городишь что попало! Больше не приду к тебе, понял!
– Подумаешь, какой благородный! Начитался книжек... Маменькин сынок ты и больше никто! Иди, иди...
Разругались мы с Серёжкой, я и о ножовке не спросил. Ладно, не к спеху. Перейдя дорогу, я не пошёл к ребятам, а остановился неподалеку и прислонился плечом к берёзе, одиноко стоящей у обочины.
Среди ребят, действительно, была Надька
Серёжки на бревне не было: по-мужицки ухая и крякая, он уже вовсю махал колуном во дворе, раскалывая чурки. Здорово у него получается - колет, как орешки щёлкает. А сам нет-нет, да и скосит глаза на поляну. Ну и Серега! Только что насмехался над девчонками и тут же форсит перед ними.
А закатное солнце, большое и красное, словно вычерченное циркулем, уже зависло над дальним лесом, обливая багровым пламенем тёмные неподвижные облака. Дождя только не хватало, подумал я, управиться бы с сеном, а там пусть себе поливает. На Надьку я больше не смотрел.
Из-за поворота донёсся перезвон коровьего ботала, и вот появились первые бурёнки. Шли они медленно и тяжело, опустив рогатые головы почти до земли. Но, завидев избы, идущая впереди корова подняла голову и протяжно замычала; вторя ей, затрубило и всё разномастное стадо. В их разноголосом мычании мне послышалось: "Вот и мы-ы-ы пришли - ваши кор-ми-и-лицы!".
Стадо вошло в деревню, над ним висело колышущееся облако из комарья и мошкары; коровы лениво помахивали хвостами, то и дело удобряя пыльную дорогу пахучими лепёшками; воздух сразу наполнился запахами коровьего пота и навоза. Заприметив Дуську, я подобрал валявшуюся рядом с берёзой хворостину и пошёл следом за ней. Добрая у нас корова, красной масти, крупная, и молока даёт много, но блудливая - страсть! Даже в посёлке может свернуть не в свой проулок. В первый год, когда мы переехали сюда, пастух, не знакомый с её норовом, недоглядел и потерял Дуську в лесу. Стадо пришло, а нашей коровы не видно. Мать к пастуху - тот руками разводит. Оставив нас с Тоней дома, мама взяла с собой Катю с Зиной и вместе с пастухом пошли её искать. А вечер был дождливый, слякотный, уже и стемнело совсем, а найти не могут, И только под утро, вымокнув насквозь, исходив все окрестности, обнаружили Дуську почти у самого посёлка в одном из колков. Мы с Тоней тоже не могли уснуть, раз за разом выбегали на улицу и вглядывались в моросящую темень: не идут ли наши. Были случаи, когда от скотины находили рожки да ножки. Зверья, ещё не распуганного тракторами и машинами, в округе тогда хватало. В тот раз обошлось.
После этого случая, отправляя Дуську в стадо, мать наказывала пастуху: "Ты уж присмотри, Иван Макарыч, за нашей блудней, а по осени я с тобой рассчитаюсь". " На том свет угольками, - ворчал Иван Макарыч.
– Что с тебя взять? Ты мне лучше чуни новые сшей - мои-то скороходы совсем развалились". Был он маленького роста, метр с кепкой, как шутили мужики, ходил в старой заплатанной телогрейке, на голове - сплющенная, потерявшая первоначальную форму солдатская пилотка, а ноги зимой и летом обуты в стёганые чуни с калошами. На его правом плече неизменно висел длиннющий - метра четыре - бич. Плетёный из сыромятной кожи, у рукоятки толстый, он постепенно утончался и заканчивался совсем тоненьким хлыстиком. Кнут волочился по дороге, точно змея, и мне всегда почему-то хотелось на него наступить. Некоторые пацаны попробовали, но потом долго чесали известные места. Бичом Иван Макарыч владел отменно: как жахнет!
– коровы приседают.