Первое поручение
Шрифт:
— Какие будут вопросы?
— Да вот, — начал один, — вы ответьте нам прямо, вы подписали постановление, чтобы на приемных пунктах телят меньше ста тридцати килограммов не принимали? Нам сказали, что под этим постановлением стоит ваша подпись.
— Такое постановление действительно подписывал, и что же?
— А то же, что из-за этой вашей подписи у нас вчера сдох теленок.
— Расскажите, как было дело.
— Очень просто. Повезли мы его сдавать. От нас до станции тридцать километров. Жара. Тряска. На приемном пункте — очередь. Дождались мы своего часу к вечеру. Поставили теленка на весы, а в нем оказалось сто двадцать семь килограммов. Может, утром в нем и было сто тридцать, так ведь за целый день он похудел.
— И у вас его не приняли?
— Да, у нас его не приняли. Говорят, нужно сто тридцать. Есть постановление и ваша подпись. Пока обратно его волокли — издох.
— Так, так. А зачем вы его повезли сдавать?
— Председатель колхоза распорядился. Деньги понадобились. Трактористам на зарплату.
— В колхозе других денег не нашлось?
— Значит, не нашлось.
— Как вас зовут?
— Ну… Допустим, Иван Андреевич.
— Иван Андреевич, у вас свой теленок есть?
— Неуж?
— Где он?
— Да вон на веревочке пасется.
В оконце луговины, перед самым огородным тыном, действительно пасся крепенький широколобый бычок. Он поглядел на нас, как будто понял, что речь зашла о нем, потом снова начал щипать траву.
— Вам деньги нужны?
— Деньги нужны всегда и каждому. Или хотите дать?
— Не дать, а спросить. Почему вы не повезли своего теленка на приемный пункт? Отведите этого бычка — будут деньги. В нем на глаз видно — больше ста тридцати килограммов.
Иван Андреевич посмотрел на спрашивающего растерянно и недоуменно.
— Да что я, дурак? Вы меня за дурака принимаете? Только дурак в августе месяце будет нарушать теленка. Нет уж, товарищ председатель, я его как-нибудь дотяну до Рождества. Какой дурак теленка в августе нарушает.
— Однако колхозного вы повезли в августе, почему?
— Так ведь то… колхозный. Нам сказали, мы и везем. Наше дело маленькое. Не приняли — мы обратно. По делу надо бы там же на месте теленка зарезать и отвезти на базар. Опять не наше дело. Председатель колхоза должен распорядиться. Мы теленка поволокли обратно в колхоз. Он сдох. А вы хотели, чтобы я так-то вот своего? — Иван Андреевич искренне рассмеялся. За ним рассмеялись и все колхозники.
Эта сценка мгновенно воскресла у меня в памяти между моим вопросом и ответом Петра Петровича. Петр Петрович впервые за всю нашу беседу посмотрел на меня недоумевая. Он ведь вспомнил молодость: огневые годы, романтика, наган в кармане, а я его все на прозу да на прозу — есть ли разница между двумя выражениями: «будем ли обобществлять коров» и «будут ли обобществлять коров»? А не первая ли это трещинка, которая потом, с годами будет расти все шире и шире, вплоть до возгласа Ивана Андреевича в прошлом году: «Так ведь то колхозный! А вы хотели, чтобы я так вот своего?», и последующий, как бы даже торжественный, смех Ивана Андреевича — не ответ ли на ту загадочную усмешку Василия Кузьмича, которую мы столь тщательно обсудили с Петром Петровичем перед предыдущей рюмочкой лимонной настойки?
С этой точки зрения беседа приобрела весьма примечательную двойственность. Петр Петрович рассказывал мне о событиях так, как видел их он сам, вспоминая боевую молодость, начало большой и плодотворной жизни. Я воспринимал все с некоторыми внутренними поправками, потому что тоже ведь нагляделся за эти годы вокруг себя. Было время и подумать над всем увиденным.
— Значит, разные вопросы, и что же дальше?
— Продержали мы их до трех часов ночи. Агитировали и разъясняли. В три часа ночи — голосовать. Кто за колхоз? Ни-ко-го. Ну, конечно, темный народ. Тяжелы на подъем. Смотрят друг на друга. А все вместе косят глазами на какого-нибудь авторитетного мужичка. Если Иван Петров не идет, мы и подавно. Да… Делать нечего. Три часа ночи. Горько, до слез обидно, но пришлось собрание распустить. Предупредили: сходиться завтра опять в два часа дня в этой же самой школе.
С утра Василий Кузьмич принял некоторые меры. Он стал вызывать к себе на беседу то одного, то другого крестьянина. Перед собой на стол положил наган. Вроде бы так себе, предмет, мало ли. Положил, а убрать не успел. Тут же и тряпочки после чистки, частокольчик из патронов, шомпол. Значит, не то чтобы разговор под угрозой оружия. Однако оно лежит и стволом своим смотрит в сторону мужика. Я хоть и зелен был, но эту тактику Василия Кузьмича хорошо понял. Да он и сам не скрывал. Говорил — «психологический фактор».
Да… Продержали мы народ опять до позднего часу. Пора голосовать, а нас самих робость берет: ну как опять никто не проголосует. Василий Кузьмич поднялся бледный. На этот раз он собрание вел сам. Роль докладчика и чтобы на вопросы отвечать — кончилась. Говорит, а сам все словно ненароком за кобуру хватается.
— Итак, голосуем. Подумайте о своей дальнейшей судьбе. Подумайте о своих детях. Кто за колхоз?..
Поднялось четыре руки. Я узнал этих мужиков. Из тех, что утром побывали на собеседовании у Василия Кузьмича. Ну, ладно. Записали мы четыре хозяйства в колхоз, начало сделали. Да… А вы думаете, что колхоз так себе — без труда, само собой все образовалось. Вон с чего начинали. С четырех хозяйств. Да и то две бабы из этих хозяйств прибежали к Василию Кузьмичу утром простоволосые: передумали, выпиши. Да… Нелегко! Нелегко создавалась новая жизнь.
Стали мы думать, что делать дальше. Если мы по два человека в сутки будем записывать в колхоз, на две недели растянется. Да и неизвестно еще… Я по молодости совсем растерялся. Но у нас был начальник.
— Ну! — сказал Василий Кузьмич на заседании нашей, так сказать, тройки. — Предлагаю четыре хозяйства раскулачить. Имущество описать, людей выслать. Это послужит примером. Давайте наметим кандидатур. Вот списки.
Товарищ Карпов, представитель рабочего класса, заикнулся, чтобы позвать кого-нибудь из местных, знающих, но Василий Кузьмич поморщился.
— Я сам изучил местное население. Имею полное представление и право. Предлагаю: Степан Васильевича Жеребцова, Иван Алексеевича Рябова, Петра Семеновича Кудряшова и… и… ну и Сергей Сергеевича Баринова.
Я после долгого терпеливого перерыва снова осмелился перебить Петра Петровича вопросом:
— Петр Петрович, помните, ваш бородатый хозяин, то есть где вы остановились на ночлег, говорил про свою деревню, будто она такова, что, с одной стороны, ни одного безлошадника, а с другой стороны, нет и трех лошадей. По какому же вы, так сказать, принципу? Не наобум же?