Первое предательство
Шрифт:
И все же, несмотря на неверие, Боги не обошли старого вояку стороной. Наверняка это не простое совпадение. Вряд ли мужчина, называвший себя Джосаном, попал в его конюшни по случайности. Причем именно к нему, единственному человеку в городе, увидевшему в бродяге его истинную сущность.
Боги, либо судьба, каким словом их ни называй, решили испытать Майлза, и теперь тот совершенно не знал, как поступить с опасным даром, упавшим прямо в раскрытые ладони.
Солдат приехал в Атаку только потому, что город показался спокойным, в отдалении от императорской столицы, от суеты и проблем большого мегаполиса. Майлз всегда мечтал
В мечтах он представлял компаньонку, с которой прожил бы остаток отведенных дней. Детей Майлз не хотел, а вот женщину, с которой можно делить постель без страха быть зарезанным или ограбленным, принял бы без оговорок.
В планы сержанта никак не вписывался мстительный трактирщик, делавший все возможное, чтобы вытеснить конюха.
А уж тем более там не было человека, дремавшего на сеновале, пока хозяин отмеривал шаги по комнате в бесплодных попытках заснуть. Но сон не шел из-за темных дум.
Вот ведь ирония судьбы. До приезда Джосана старый солдат уже серьезно подумывал продать конюшни Флореку и начать где-нибудь в другом городке заново. Слишком тяжело одному справляться со всем хозяйством, а надеяться, что кто-то перейдет дорогу трактирщику и наймется в помощники, не приходилось. Теперь, когда есть с кем разделить работу, все изменилось. Нужно только притвориться, что напарник именно тот, кем себя называет: бродяга без дома и родственников, согласный на любую работу, лишь бы кормили и давали кров.
И если единственное, чего хочет Майлз, это помощник, то вряд ли он найдет кого-то лучше. Джосан выполнял самую трудную и грязную работу в конюшне без единой жалобы. Лошади его любили, а верхом он ездил — просто загляденье, будто родился в седле. Хотя когда приезжал императорский гонец, новичок старался лишний раз не попадаться тому на глаза и натягивал капюшон на лицо, но работе ведь это не мешало.
Имелись у чужеземца и другие таланты, которые заметил бы только опытный наблюдатель. Если помощник выводил лошадей в загон, то погода будет сухой вне зависимости от того, насколько серым и хмурым небо ни казалось. Если же приносил инструменты в сарай и запирал ставни, можно было быть уверенным, что пойдет дождь. Джосан никогда не распространялся о чутье на погоду, но его поступки говорили сами за себя.
Также не упоминал чужак о знании языков, но, когда Майлз выкрикнул приветствие на деканском, работник ответил на безупречном наречии. Годы, проведенные в армии, научили солдата болтать на нескольких языках, и на каком бы он ни начинал говорить, помощник без труда подхватывал, как будто не осознавая, что делает.
Когда конюх заговорил о талантах Джосана, тот только разозлился, показав, что за спокойным фасадом скрывается жесткий и свирепый характер. Он даже не общался с хозяином до самого вечера и не присоединился за ужином. На следующий день работник вел себя странно, будто удивлялся всему, что его окружало, и каждое задание приходилось повторять дважды. Однако после ночного отдыха пришел в себя, а о прошлой ссоре не было и речи.
Майлз понял, что не следует давить на помощника. Как раз напротив, нужно дать ему возможность открыться, довериться — однако тот сближаться не спешил. А сам солдат давить боялся, вдруг спугнет. Ну, по крайней мере, пока не выведает всю правду.
На первый взгляд все подозрения казались смехотворными. Все в Атике относились к Джосану, как к простому рабочему, который не заслуживал их интереса. А правы ли они? Почему только он заметил правду: дворянскую кровь, скрывающуюся за лохмотьями и грязью?
Возможно, потому, что восстание никогда не заходило так далеко, в этот сонный провинциальный городок, поэтому они и не видели истины, столь очевидной для Майлза.
Он считал Джосана своим единственным другом и не желал причинять ему зла. Однако пренебрегать своим долгом и обязанностями перед друзьями, живыми или мертвыми, солдат тоже не мог. Шесть лет назад он поклялся жизнью служить благому делу, а такие мелочи, как время и расстояние, никогда не останавливали человека слова.
Невзирая ни на что, Джосану придется принять участие в этой игре, так же, как и Майлзу. Не имеет значения, помнит ли чужак о прошлом либо просто притворяется, чтобы замести следы. Он — роскошь, которую все так долго не могли себе позволить. А конюху придется придумать способ, чтобы заставить помощника заглянуть правде в лицо.
Решение принято, остался лишь привкус горечи. Рано или поздно кто-то обязательно узнает работника, что не приносило спокойствия и утешения сержанту. Джосан наконец нашел убежище, и вряд ли поблагодарит Майлза за то, что тот снова подвергает его опасности.
Сам монах прекрасно понимал, что оставаться в Атике долго нельзя. Он пообещал хозяину задержаться до весны, но, вероятнее всего, придется нарушить данное слово. Беглец научился скрываться от любопытных путешественников и императорских гонцов, которые регулярно сновали туда и обратно, только вот появилось и новое беспокойство.
С самого начала Майлз относился к нему скорее как к другу, а не слуге. Джосан приписывал это одиночеству хозяина, однако недавно появились подозрения относительно другого мотива. Часто, оборачиваясь, он замечал во взгляде вояки голодные проблески, хотя, когда сержант видел, что за ним наблюдают, выражение лица становилось нейтрально вежливым.
Наверное, монаху стоило почувствовать себя польщенным: он стал объектом чьего-то внимания и желания. С тех пор как лихорадка вытянула все силы, Джосан ни с кем ни разу не делил ложе, и в воспоминаниях не осталось ни лиц, ни впечатлений — просто легкий поцелуй, расплывчатый образ, чуть тронутая загаром кожа да заливистый смех. Нарушив столько клятв, вряд ли стоит ограничивать себя новыми. Почему бы не предаться любви с человеком не из братства. Не стоит отрицать, что какая-то часть была бы рада отдаться наслаждению и почувствовать удовольствие от прикосновений, пускай даже и на несколько часов.
Но рисковать близкими отношениями он не мог. Сержант уже стал свидетелем провалов памяти, хоть, может, и не осознавал всей значимости странного поведения помощника. Однако связь между любовниками намного теснее, чем между хозяином и работником. Вдруг Майлз уснет рядом с Джосаном, а проснется с Другим?
Именно так называл монах свою темную половину — Другой. Часть, которая управляла телом и сознанием в течение времени, которого он не мог вспомнить. Порой казалось, что даже мысль о той половине способна вызвать ее появление, поэтому размышлять на эту рискованную тему, стремительно ворвавшуюся в жизнь, не хотелось.