Первое житие святого Антония Падуанского, называемое также «Легенда Assidua»
Шрифт:
Красной нитью через трактат проходит диалектика антитезы и взаимодополняемости «мира» и «одиночества», апостольской деятельности в народе и созерцательного безмолвия в скиту. Тема «бегства» от навязчивых светских развлечений звучит уже в 3, 3: повседневный мир все более докучал ему… опасаясь, как бы не прилип случайно к нему прах земных удовольствий. Разочарование толкает к первому шагу: Фернандо уединяется в обители каноников св. Викентия. Однако из-за постоянных визитов друзей становится трудно быть рыцарем Господа в безмолвии, юноша решает раз и навсегда порвать со всем, что напоминает о прошлой жизни, и переезжает в далекую Коимбру, из любви к плодотворному безмолвию (4, 1).
Еще одно важное замечание: поскольку отвратиться от горнего можно и среди отшельников, святой в скиту на горе
Вспомним и обитель, названную в честь святого Антония (5, 3), неподалеку от Коимбры, откуда смиренные кающиеся монахи выходили к народу с братским наставлением и за подаянием – хрупкое равновесие между покоем, способствующим созерцанию (15, 5), и рвением о спасении душ. Синтез апостольства среди людей и молитвенной аскезы наилучшим образом воплотили в жизнь нищенствующие ордены.
Умирающий святой соглашается с предложением брата Виното укрыться в Арчелле, чтобы избежать большой тревоги и великого волнения (17, 9) падуанцев и встретить решающий час под кровом общины. Обессиленные невосполнимой и неожиданной утратой, братья решают не распространять страшное известие, чтобы не растоптала их, налетев, толпа народа (18, 1); их обитель должна остаться убежищем тишины и мира.
Однако, несмотря ни на что, новость стремительно разносится по всей Падуе, и братья еле успевают выстроить оцепление вокруг почившего, чтобы сохранить вокруг него «торжественное безмолвие». Описывая эти события, агиограф «разрывается»: с одной стороны, он симпатизирует и восхищается горячим благоговением горожан, с другой – любит священное молчание. На это противоречие указывают изящные выражения: отпустив народ, закрыли врата… чтобы избежать нападения (21, 8); толпа неожиданно напала… и бесстыдно сокрушила засовы и врата (ibid 9). Антоний теперь погружен в Божественное созерцание, стяжав бессмертие (19, 4), завершив трудный путь отречения от преходящего и постепенного погружения в абсолютное: живя во плоти, но не по плоти (47, 6).
Главным достоинством личности Антония и в агиографии, и в средневековой гомилетике называется харизма евангелизатора. Тема проповеди доминирует в Assidua, остальные достижения и стремления Антония подчинены ей: благовестие – особая миссия, которую ему надлежит исполнить на земле, это его уникальный вклад в дело спасения.
О том, как он изучал богословие, рассказывается именно в перспективе его будущей миссии сеятеля слова Божия. Родители вверяют маленького Фернандо духовенству собора – чтобы научить священным писаниям (2, 5). Во второй части четвертой главы, посвященной его восьмилетнему пребыванию в Коимбре, рассказывается о его необычайном упорстве в изучении Библии и сочинений Отцов Церкви: как для того, чтобы укрепиться в вере и жизни по Евангелию, так и для того, чтобы подготовиться излагать и защищать богооткровенную истину. В самом имени Антоний, выбранном после перехода к миноритам, агиограф усматривает предзнаменование: словно предвидя, что в будущем станет глашатаем слова Божия (5, 13). Анализируя общераспространенную этимологию имени, автор выводит его из словосочетания гром свыше – еще одна аллюзия на умение владеть разумом и голосом при возвещении глубоких, непростых истин Писания, настолько, что редко кто, даже из тех, у которых чувства навыком приучены, мог уразуметь его изысканную речь (5, 14). Тут Assidua единственный раз подчеркивает сложный характер вероучительных бесед Антония, под которыми следует понимать его лекции по библейскому богословию и наставления, обращенные к клирикам; и в наши дни Sermones (Проповеди) святого оказываются твердым орешком даже для подготовленного и образованного читателя. Когда же Антоний обращался к народу, его речь становилась понятной и ясной – в противном случае тысячи людей, в большинстве своем неграмотных, не стекались бы издалека, чтобы услышать его (ср. 17, 2). Указания на глубину и сложный характер его речи мы встречаем в рассказах о проповеди в Форли и в папской курии.
В Марокко ему не удалось возвысить свой голос; Всевышний не принимает жертву нетерпеливого, импульсивного юноши и отправляет его на «переподготовку». На генеральном капитуле в Ассизи Антонию не предложили отправиться в новое миссионерское путешествие, вместо этого брат Грациан счел наилучшим направить его в затерянный в Апеннинах скит. Все это для того, чтобы Антоний все свое образование и познание пленив в послушание Христу заявил, что ничего так не желает и не жаждет, как обнять Иисуса, и притом распятого (7, 3). Лишь подчинив себя Христу, соединившись с Ним, он сможет стать глашатаем и голосом Бога.
Вот какой урок Антоний дает францисканским проповедникам: Слово жизни нужно возвещать в первую очередь собственной жизнью, а уже потом устами. Конечно, Слово обладает действенной силой, но в порядке воплощения Оно приспосабливается к «передатчику»; Слово становится человеком, его можно распространять, лишь пропитавшись им. Час Антония пробил на рукоположении в Форли. Откровение, наполняющее всех изумлением: язык его – можно сказать, трость Святого Духа /…/ благоразумно изложил суть дела, ясно и в кратких словах (8, 7) (ясность, краткость, способность мудро считаться со слушателями – основные черты проповеди Антония, см. 10, 3–5). Потрясенные братья видят в нем человека Божия – человека самоотреченного, выдающихся добродетелей, достигшего высот познания Божественной реальности.
Наряду с пастырской харизмой Антония отдельного упоминания заслуживает тема «свободен от» и «свободен ради», подспудно звучащая на страницах Assidua. Святой приводится в пример как человек свободный: в первую очередь, от собственного замысла, пусть и возвышенного, стать мучеником; от обольщения, что его ученость стяжает ему лавры в Ордене. Истинный ориентир в жизни Антония – благодать; он же, преодолев суровый путь, освободился от рабства своеволия, сделал решительный евангельский выбор: да будет мне по слову Твоему (ср. Лк 1, 38).
Он свободен от внешних условностей, обрезающих крылья духа. В Assidua не случайно нет образа «отца»; ни Антоний, ни Франциск не прокладывают путь своим ученикам. Читателю предлагается узнать, желать, принимать, жаждать Распятого Христа (ср. 7, 3), и если есть в этом мире идеал, то это именно Господь. Со своей стороны Антоний не хочет повторить чужой духовный путь; он не позволяет себе примкнуть к аскетическим и мистическим подвигам выдающихся подвижников. Точно так же он не желает привязывать себя к какому-либо незыблемому земному авторитету, не желает ориентироваться на него.
Евангельская жизнь Антония основана на внутренней свободе: следовать лишь Божественной воле и служить душам. Он не стремится собрать вокруг себя «отряд антонианцев», единственное, чего он желает – позволить Христу свободно действовать в верующих, согласно дарам и образу жизни каждого. Он дает нам еще один урок – урок уважения, урок истинной свободы, который современный читатель обязательно оценит по достоинству.
От внимательного взгляда не ускользнет абсолютная свобода святого от «политической» западни той эпохи. Антоний не симпатизирует той или иной идеологии, ему не по пути ни с одной партией; он не натравливает гибеллинов на гвельфов и старается уберечься от того, чтобы быть втянутым в воронку событий. Он – служитель спасения, а не раб преходящего. В том же самом направлении движется францисканство с самых своих истоков, не противопоставляя себя исторической реальности, а предлагая свободу от двусмысленного раздвоения. Агиограф категорически не касается разрушительной политической темы! Например, решительно отбрасывается биография активного сторонника одной из партий, знатного синьора Тизо (15, 3), и на страницах Assidua тот предстает всего лишь заботливым другом святого и братьев.