Перворожденная
Шрифт:
Перворожденная с изумлением воззрилась на Финеаса.
– Разве это возможно?
– Через ритуал, особое посвящение. Но пройти его в состоянии отнюдь не каждая. Кандидаток и так немного, а после становится еще меньше.
Несколько минут эльфийка молча развешивала упряжь по вбитым в стену крюкам, потом спросила:
– А как она тебя здесь нашла? Лютеция так далеко от Салики.
– Маги, – объяснил Финеас. – Если у тебя есть вещь, принадлежащая другому человеку, можно воспользоваться чарами поиска. Обычно они дают весьма примерный результат, да и не каждый колдун умеет с ними обращаться, но чем ближе к объекту, тем
Он вздохнул. Тот браслет был его ошибкой. Впрочем, Мара вполне могла стащить что-нибудь у него из дома, с нее станется.
В стойло влетел шальной, растрепанный парнишка, заозирался.
– А, сударь маг, госпожа эльфа! – воскликнул он. – Так я за лошадками пришел глядеть.
– Ну гляди, – усмехнулся Финеас. – Воды им не забудь налить.
Маг кивнул Исилвен:
– Пойдем?
Они вышли наружу. Солнце садилось в лиловые облака, ночью обещал пролиться дождь. Финеас шагнул было в сторону дверей гостиницы, но неожиданно для самого себя произнес:
– Может, посидим немного в саду? Там у мадам Клодетты беседка в дальнем углу. Если ты не замерзла, конечно.
Исилвен второй раз за этот день взглянула на него с удивлением и улыбнулась.
– Не замерзла, – ответила она.
Разговаривали обо всем. Как в детстве лазили по деревьям (да, и Исилвен тоже!), как играли в весенние прятки (оказалось, есть игры, общие для любых миров), как в теплые летние ночи любили уйти куда-нибудь подальше и лежать на земле, глядя на звезды. Как учились ездить верхом и как – владеть оружием. Исилвен рассказывала смешные истории про фейри, добрым словом вспоминая Беленуса и так и не показавшуюся чародею Тристу, а Финеас делился забавным из своей походной жизни.
Далеко на городской ратуше часы пробили полночь, когда маг и эльфийка наконец вспомнили о времени.
Заходя к себе в комнату, Исилвен думала, что может разбудить Мару. Но Мара не спала.
Придержав лошадей для девушек, Финеас заскочил в седло сам. Мешались притороченные дорожные мешки, но это неудобство не стоило внимания. Попрощавшись с радушной хозяйкой, маленькая кавалькада двинулась к выезду из города.
У самых ворот собралась толпа. На каменном помосте, возвышающемся над головами, стоял человек, одетый в тунику княжеских цветов. Он громко о чем-то вещал, и, заслышав тревожные слова, Финеас направил коня туда.
– …с вошедших в бухту кораблей и вероломно напали на южный берег Галлии. Они захватили Массалию и собираются вторгнуться в прилегающие области. По приказу великого князя…
Толпа взволновалась, послышались выкрики, заглушившие часть глашатайской речи, затем голос прорезался вновь:
– …переход свершился. Гельвеция складывает оружие перед полками лигурийцев.
– Иштар и Лилит, вот так вести! – прищелкнула языком Мара.
Финеас крепче стиснул поводья. Конечно, это не лигурийцы, точнее, не они одни. Это рати Зафира, в которых кого только нет. И они уже в Гельвеции, проклятье! Успеть бы добраться до границы, прежде чем в Алеманию – маленькую область, своеобразный буфер между Галлией и землями германцев – войдет армия. Этот край населен мирными крестьянами, тамошние правители неспособны противостать завоевателям. По их землям войска пройдут как нож сквозь масло.
– Надо торопиться, – коротко бросил он.
Девушки без лишних слов последовали за ним и вскоре уже мчались по
Молодой мужчина в разодранной, замызганной илом и пропитанной потом рубахе доплелся до края рощи и, укрывшись в густом кустарнике, принялся осторожно рассматривать лежащую перед ним деревню. Его била крупная дрожь, в светлых волосах запеклась кровь, типичные варяжские черты лица скрывались под слоем грязи.
Высмотрев все, что ему нужно, он привалился спиной к дереву в попытке отдышаться, пока снова не придется вставать на ноги и брести к ближайшему дому в надежде, что ему откроют дверь.
Майторион… Сволочи! Поиздевались над ним и прикончили. Мразь, подонки, хаосовы ублюдки! Варяг сжал зубы так, что они аж хрустнули, из уголка рта вытекла алая струйка. Мужчина поморщился от боли. Теряет, теряет… он теряет их всех. Сначала Диар со своей дружиной, теперь Лейв и Майторион. Сколько еще прощаний предстоит? Да, они погибли как воины и наверняка славно пируют в Вальхалле, а эльф ушел в свои неведомые Чертоги, но кто сказал, что живым от этого легче?
Диар часто обзывал его непоседой и веселым разгильдяем, и даже сдержанный Майторион не мог устоять, смеялся нескончаемым шуткам варяга. «Твой язык – мельничные жернова, Идрис! Они когда-нибудь останавливаются?» – спрашивал у него эльф.
Они остановились, Майторион, не тревожься. В тот момент, когда я мазал твоей кровью свое тело, они остановились.
Северянин зажмурился. Воспоминания…
Сотник открыл дверь. Идрис готовился навалиться на нее плечом еще раз, сознавая всю безнадежность трепыханий, когда она распахнулась и двое дюжих солдат с пустыми глазами швырнули в проем эльфа. То, что когда-то было эльфом. Створка тут же захлопнулась, магия окутала ее с молниеносной быстротой.
– Если не заговоришь, завтра так же валяться будешь! – крикнул сотник в щель меж досками сенника.
Идрис стоял посередине сарая, не двигаясь. Черные, воронова крыла, волосы – единственное, по чему можно было опознать Майториона. И еще ухо, вытянутое, заостренное, похожее на ивовый лист. Одно. Второе, не срезанное даже – вырванное тяжелыми щипцами, болталось на полоске кожи. Вся кожа Перворожденного – полоски.
Шаг, другой. Варяг упал на колени перед эльфом. Руки, стянутые за спиной, не позволяли дотронуться, попробовать перевернуть, уложить поудобнее. Разумом Идрис понимал, что этим уже не помочь, вообще уже ничем не помочь, но верить – не верилось.
– Май, – позвал он тихо. – Эй, Май.
Никому и никогда эльф не дозволял себя так называть. Имя для Перворожденных – особая ценность, в каждом слоге свой смысл, и произносить его нужно непременно полностью. Май… только Идрису удавалось поддразнить эльфа и остаться в живых. Вот сейчас Майторион повернется, глаза вспыхнут притворным гневом, он выхватит меч и… как треснет рукоятью по Идрисову темечку! Лучшие друзья…
Эльф не повернулся.
Идрис знал, что не должен плакать. Не может. Не имеет права. Он воин, потомок гордой семьи викингов. Ему нельзя. Он и не плачет. Вовсе нет. А эти странные горячие капли, что падают на дощатый пол и на кровавую дыру, которая у эльфа теперь вместо глаз, – дождь, наверное. Протекает худая крыша.