Первостепь
Шрифт:
Шаман, как всегда, поначалу вертится вкруг да около. Как здоровье охотника? Как самочувствие? Как здоровье жены? А как сына? Львиный Хвост отвечает на всё по порядку, но шаман вроде бы даже и не особенно слушает. Не за тем же позвал, наверняка, не за тем. Но, наконец, говорит и по делу:
– А вот Режущий Бивень ведь друг для Львиного Хвоста.
Львиный Хвост сразу же вдвойне насторожился.
– Да, друг.
– Ну и как там Режущий Бивень?
Странный вопрос. Разве он сторож Режущему Бивню? У Львиного Хвоста уже готовы затрястись поджилки. Как-то связано это с Чёрной Ивой, какое-то хитрое переплетение, на что-то шаман намекает, сейчас и вовсе допрашивать начнёт.
– Ну и о чём же друзья говорят между собой?
– О разном, Еохор, - поджилки уже затряслись, сами собой
– Чем так напуган охотник? – шаман заметил испуг, улыбается, – Наверное, есть в чём повиниться Львиному Хвосту?
– Нет, шаман, не в чем виниться. И разговоров никаких не вели. Так, обычные только беседы. Охотничьи.
Львиный Хвост пытается сдержать волнение, успокоиться, чтобы шаман поскорее отстал, чтоб не пытал. Шаман, кажется, понимает:
– Ладно, Львиный Хвост. Одна только просьба: надо бы тихонечко последить за Режущим Бивнем.
Львиный Хвост забыл про свой испуг. Лишь удивление осталось. Рот сам раскрылся чуть не до ушей:
– Как? Зачем?
Шаман усмехается, глядит исподлобья колючим взглядом:
– Мало ли что. Вдруг разговоры какие странные начнёт заводить. Про перемены какие-нибудь. Про то, чтоб оргии отменить…
– Оргии отменить? – удивление Львиного Хвоста только усиливается. Но, кажется, шаман прав. Он, кажется, даже помнит такой разговор. Но не скажет. Нет, шаману не скажет. Сам пускай вынюхивает. Он не женщина, чтоб про друга болтать. Но оргии отменять, конечно, не надо:
– Разве кто-нибудь хочет отменить оргии, разве так можно?
– Сейчас уже всё можно, - криво усмехается шаман. – Это раньше люди жили, а сейчас… – шаман умолкает на полуслове, но Львиный Хвост готов продолжать:
– Что же сейчас, Еохор? Разве не люди сейчас мы? Тогда кто?
Шаман опять глядит исподлобья, прищурился даже. Жутко становится от этого взгляда. Будто что-то вытаскивает изнутри. Тянет и тянет, как за верёвочку.
– Настоящими были волосатые люди. Но наши предки их съели. И теперь нам за это не будет покоя. Все люди хотят теперь жить без подчинения духам, своим умом. Чтоб их ум командовал духами, а не наоборот. Как та женщина, что заболела. Только шаман идёт против всех. Кто поможет шаману? Львиный Хвост поможет?
– Ну да, - подобострастно кивает Львиный Хвост, конечно, поможет, а сам думает: «Дудки!» Но шаман ведь может увидеть, что он на самом деле думает, потому Львиный Хвост торопится задать вопрос:
– Но почему наши предки съели волосатых людей?
Шаман смерил охотника взглядом, с ног до головы. Чувствует. Но всё равно отвечает. Целым рассказом:
– Потому что был голод. Великий Дух послал голод, дабы люди постились и постигали Горние Миры. Люди были покрыты густыми волосами, чтоб им было тепло, чтоб они легче могли уходить в миры сновидений. А наши предки сказали: «Мы голодны! Не хотим сновидений с пустым животом. Не хотим спать. Хотим охотиться, добывать мясо, пировать и устраивать оргии». Но Великий Дух послал холод и убрал всех зверей. Людям нужно было поститься и уходить в сновидения. Волосатые так и сделали. А наши предки ослушались. Они остались бодрствовать, нашли спящих Волосатых, убили их и съели. И Великий Дух осерчал. Он отвернулся от людей. Люди больше не слышат Его. Только шаманы. Но люди уже ропщут и на шаманов. Таково их назначение. Роптать. Слышать свой ум, а не Духа.
– Никто не ропщет на шамана, - пытается испуганно возразить Львиный Хвост, да только поздно. Махнул рукой Еохор, повернулся и пошёл прочь.
А Львиный Хвост уже и позабыл, о чём тот говорил. Что за дело ему до давних предков и их прегрешений. Сейчас он живёт, о сегодняшнем думает, а не назад озирается. Кажется, оргии всё-таки будут, - всё, что усвоил. И радуется.
****
Сильная Лапа несёт в себе новую жизнь. Ничего в этом нет такого особенного, чтобы как-то меняться или что-то делать не так. Львы всегда всё делают так. Так как надо.
Больше всего львы, конечно, спят. Могут спать целый день и ночь тоже, но от малейшего шороха готовы проснуться и снова стать настоящими львами – рычащими, сильными и нападающими, теми самыми львами,
Львы спят по-особому. Их сон – часть их жизни, как и у всех остальных, но у львов даже более важная часть. Потому что во сне они обозревают всё то, за что отвечают проснувшись. Вот как стервятник парит высоко над степью, так и львы парят в своих снах ещё выше стервятников, много выше. Потому львы всегда знают, где кто есть и что делает, кто здоров и кто болен, кто готов умереть без боя и кто будет биться до последнего. Львы это видят во сне, а потом помнят проснувшись. И тогда ищут тех, кто готов умереть. Чтобы просто помочь им исполнить своё назначение.
Сильная Лапа уже проснулась. Не от голода проснулась, могла бы ещё спать, но она увидела во сне нечто такое, что её взволновало, так сильно взволновало, что львица не стала досматривать, но проснулась. Много двуногих готовы уйти, это так необычно, такого она не припомнит. Снилось однажды, что много мамонтов согласились уйти, но чтоб двуногие… Потому и проснулась Сильная Лапа.
Солнце только поднялось над небосклоном, тучки пока разбежались и назад соберутся нескоро. Львица зевнула, потом потянулась, и ещё раз зевнула, ещё потянулась и поднялась на лапы. Принюхалась, чем там пахнет – ничем особо не пахло: осенней травою, спящими львицами (другие львицы всё ещё спали, Рыжегривый ушёл), надо бы ей опять повалиться в траву и спать дальше, как все, надо бы – да не хочется. Неподалёку высится одинокий валун, на него можно взобраться, с него так хорошо наблюдать, покуда он не нагрелся на солнце; туда и направилась Сильная Лапа. В два прыжка взобралась и распласталась на плоской вершине. Очень хорошо ей отсюда наблюдать.
Львы далеко видят. И всё замечают. Стоит только чему-нибудь шелохнуться, как уже лев наблюдает за этим. И всегда готов спрыгнуть, подкрасться, напасть. Но сейчас в степи шевелилась только трава. Колыхалась сама по себе под лёгким утренним ветерком, но вот по-другому заколыхалась, потому что юркнула мышь, а в другом месте степная гадюка чуть-чуть шелохнула траву, потом степной ёжик, потом дикобраз – Сильная Лапа сопровождала взглядом все эти колыхания, но они не заслуживали много внимания, и львица повернула голову в другую сторону.
В другой стороне, вдалеке, уже шумело людское стойбище. Двуногие проснулись и сновали между своими жилищами как муравьи. Сильная Лапа стала наблюдать за двуногими – эти всё же побольше размером, чем мышь или ёж, и самих их побольше. И много у них интересного, много такого, что львице нужно бы знать. Но за двуногими следить нелегко. От них быстро начинает болеть голова и приходит усталость. Потому что двуногие не такие, как все. Потому что особенные.
Когда лев на кого-нибудь пристально смотрит, он видит не только того самого, но и сферу. От любого исходит сияние, оно разных цветов, разной силы и плотности и не так-то легко различимо, не для всякого различимо, но зато когда различишь, сразу всё тебе ведомо. Прежде всего различается жертва или охотник. А также про каждого можно узнать, боится ли тот или не очень, уверен ли в себе, хочет ли напасть, злобно ли настроен. Потом, если жертва, можно заметить, готова ли та умереть, либо всё равно ей, либо совсем не готова и станет биться изо всех сил. И если станет биться изо всех сил, конечно, лев оставит такую жертву в покое, пускай дозреет. Зачем ему рана от какой-нибудь козы? Вот так львы смотрят на всех и заранее видят, кто перед ними, кто жертва, а кто охотник, кто созрел умереть, кто вполне созревает, а кто ещё не созрел. У всех чётко просматривается, кто есть кто, но только не у двуногих. У этих сплошные загадки. Вот идёт один, львица смотрит, пристально смотрит и видит сияние жертвы. Львице понятно, что этот двуногий – жертва, но вдруг… вдруг какой-то толчок у двуногого, и всё изменилось. Не жертва уже идёт, но охотник. Сам готовый напасть. И львица даже боится. Даже хочется убежать, отвернуться, но опять что-то прыгнуло, и двуногий уже ни добыча, ни жертва – а кто? Какое-то мельтешение у двуногих, колышутся сферы, как трава на ветру, не то что у остальных зверей, у которых понятно раз и надолго, у двуногих не так. У двуногих разброд. Разброд и мельтешение. Потому особо за ними не поглядишь. Голова разболится. Устанешь.