Первостепь
Шрифт:
Игривая Оленуха посмотрела вверх, определила стороны света. Потом опустилась на колени и попросила помощи у всех сторон, с восхода до заката, по кругу. Потом у земли попросила. Затем у неба. Никто ни чем не ответил, никаких знаков не было, разве что лёгкий ветерок вроде как дунул, пошевелил кусты, и чем-то запахло, чем-то совсем неприятным, но Игривая Оленуха уже взялась за своё дело, и теперь её вряд ли можно было бы остановить. Она развернул лист лопуха, запрокинула голову и высыпала себе в рот всё содержимое, какой-то серо-белый порошок. Порошка было немного, четверть жмени даже не набиралась, но под языком сразу же засосало, стала выделяться обильная слюна и откуда-то снизу, из живота, вверх, в голову поползла лёгкость. Необычайная лёгкость. А ещё послышались голоса. Где-то слева, как будто прямо под ухом кто-то приглушённо разговаривал. Причём говорили о ней, об Игривой Оленухе, иногда можно было разобрать отдельные слова, но сконцентрироваться целиком на разговоре она не могла. Просто догадывалась, что говорят знакомые, просто узнавала, как бы выхватывала из кучи, отдельные слова – и этим всё ограничивалось. Смысла она не могла уловить. Опять зашумел ветерок, опять чем-то запахло, и вроде как скулы свело и перед глазами начало пузыриться непонятно что, и какие-то синие искры откуда-то появлялись. Игривая Оленуха успела обрадоваться, что порошок настоящий, что мальчик её не обманул, но тут кусты совсем расступились, возникли какие-то мутные тени – и эти тени сражались между собой. Одна огромная тень гонялась за маленькими, а те никак не могли убежать, хотя очень хотели. Игривая Оленуха отчётливо чувствовала, как те хотели, но не могли. Она сама хотела вместе с ними, ей было страшно, даже очень страшно, а потом из одной тени возникла гиена и уставилась на неё. Игривой Оленухе стало ещё страшнее, но она не могла отвести взгляда от зелёных гиеньих глаз, у неё внутри всё тряслось и в голове тоже всё тряслось, но ничего невозможно было поделать. Только трястись.
– Зачем приволоклась? – спросила гиена вполне человечьими словами. И злобно добавила: – Совсем вы пресытились. Скоро животы ваши лопнут. Одну воду станете пить.
Игривая Оленуха понимала серьёзность гиеньих слов. Её страх неимоверно усилился, просто, казалось, уже невозможно было с ним совладать, но вдруг она вспомнила о своём давешнем намерении и через силу начала бормотать заклинания: «Пусть Чёрная Ива присохнет ко Львиному Хвосту, как ветка присыхает к стволу, пускай так крепко присохнет и не отломится. Пусть Чёрная Ива думает только о Львином Хвосте, пускай вожделеет к нему, пусть так будет!» Она бормотала и бормотала, повторяя раз за разом одно и то же, и гиена куда-то исчезла. Видимо, не хотела слушать про Чёрную Иву и Львиного Хвоста. Игривой Оленухе и самой уже надоело это повторять, её язык снова начал неметь, а губы устали, на них выступила пена, но ворожея не могла замолчать. Почему-то она знала, что как только умолкнет, так сразу же снова вернётся гиена, а ту она видеть никак не желала. Потому повторяла опять: «Пусть Чёрная Ива присохнет», но вдруг совсем присох её язык, вдруг она поперхнулась и поняла, что теряет последние силы, что сейчас упадёт и не сможет подняться. Совсем всё куда-то поплыло прочь, она пошатнулась и вроде как начала падать, медленно-медленно падать, как падает зимой снежинка с высоты на холодную землю, так и она падала, но кто-то совсем рядом отчаянно закричал: «Не падай! Не падай!». Кричали ей и даже, кажется, это был её собственный голос, собственный, но какой-то чужой, и она всё равно падала. А голос снова кричал: «Гиена пришла настоящая! Она тебя съест. Зови всех на помощь. Всех, кого сможешь. Чёрную Иву зови. Соснового Корня зови!» Но ей уже как будто было всё равно, она уже как будто полностью согласилась упасть, и оставалось только чуть-чуть, но голос так отчаянно кричал, что она попыталась послушаться. Попыталась пробормотать: «Чёрная Ива». Язык не подчинился, она не услышала своего голоса с именем Чёрной Ивы, только как будто мычание или что-то такое, ни на что не похожее, но другой голос, громкий, приказывал: «Зови же. Зови!» Она собралась с силами и позвала: «Сосновый Корень, приди. Отгони прочь гиену». Все её последние силы ушли на эти слова, больше ничего не осталось, она просто рухнула в пустоту, и сверху её стало заваливать плотным снегом по самую крышу. Совсем завалило и стихло. Но она по-прежнему была. Её как будто втягивало куда-то. Какой-то безмерный мамонт всасывал своим хоботом пыль,… она и была этой пылью, она не видела мамонта, но она всасывалась. И кто-то тихо свистел. Этот свист убаюкивал, она вроде бы засыпала, высасываемая, но её разбудил громовой голос. «Сейчас увидишь землю Тлантиду!» - прогремел голос. «Туда тебе надо!»
Но она ничего не увидела. Темнота продолжалась. И тишина. А потом вроде как зашумела река. Большая-большая река. И она увидела смутный берег, будто бы издали, еле-еле увидела, однако берег быстро приблизился, и там творились чудеса. На берегу были поставлены чумы, так много огромных чумов из… камня, Игривая Оленуха никогда такого не видела, она была поражена. Там ходили люди, одетые в невиданные тонкие шкуры разных цветов, небывалые шкуры. У людей этих были длинные вытянутые головы, словно их черепа всегда сдавливало нечто невидимое. А ещё там был мамонт без шерсти. Мамонт степенно шествовал, а на спине у того тоже был чум, там сидел длинноголовый человек и правил мамонтом. Другие длинноголовые люди сидели на спинах лошадей и держались за верёвки, приделанные к лошадиным мордам. Люди дёргали за эти верёвки, и лошади поворачивали, куда люди хотели. Игривой Оленухе очень это нравилось, она будто бы сама тянула за эти верёвки, она стала просить людей потянуть, чтобы лошади повернули. И её слышали, её просьбы слышали и тянули, как она хотела, только ничего не отвечали. А потом она увидела женщину, очень красивую длинноголовую женщину со множеством украшений. Женщина восседала на изящных носилках, а четверо сильных мужчин несли эти носилки. Игривая Оленуха просто закричала от восторга. «Я так хочу!» - закричала она, но, наверное, не стоило ей кричать. Всё вдруг исчезло: чумы, мамонт, лошади, люди, женщина на носилках, - перед Игривой Оленухой опять оказалась гиена, зеленоглазая, и та как будто смеялась: «Раз хочешь, тогда и получишь. Скоро там народишься. Как раз подгадаешь».
Игривая Оленуха ощутила приступ неуправляемой ярости. Она хотела немедленно, сейчас, туда, на носилки, вместо той женщины; для этого ей нужно было разорвать гиену, которая не пускает, почему-то она была уверена, что способна разорвать, она и рванулась, чтобы разорвать, но от её рывка так сильно всё затрещало, как будто пополам разорвался весь мир, а не гиена. А после она кого-то ударила, сильно ударила, и ещё раз ударила, и ещё раз, она била и била, но кто-то совсем чужой всё равно тащил её сквозь темноту. И тогда Игривая Оленуха открыла глаза и узнала тащившего. «Следил», - еле слышно сказала она, и Сосновый Корень, услышав голос жены, остановился. Игривая Оленуха хотела спросить про землю Тлантиду, но у неё вдруг скрутило живот, её стало рвать кровью. Она поняла, что умирает, и просто закрыла глаза.
А там ничего не было. Ни вожделенной земли, ни даже гиены. Одна пустота.
****
И опять Режущему Бивню снится странный сон. Яркий и чёткий. Он видит мамонта, знакомого мамонта. И этот мамонт по дружбе ему говорит:
– Не печалься. Тебе помогут.
Режущий Бивень сильно удивлён. Почему-то он не радуется, как будто что-то здесь не так. Мамонт видит его замешательство и спрашивает:
– Ведь не хочешь оргий?
С этим замешательства нет. «Не хочу!» - негодующе отвечает Режущий Бивень.
– Тогда зови Кленкена. Этот поможет.
Странное имя. То ли он его знает, то ли не знает. Во сне, кажется, знает. Даже зовёт: «Кленкен!»
Никто не отзывается. Мамонт куда-то исчез. Он один тут. И снова зовёт: «Кленкен». Тишина. Он зовёт в третий раз: «Кленкен!» - но никто не появляется. Кажется, и не появится. Значит, оргии будут. Режущий Бивень расстроен, сильно расстроен, он изо всей силы кричит: «Кленкен!» - и теперь его зов услышан.
Появляется странный человек. Его лицо страшно раскрашено, Режущий Бивень боится даже туда посмотреть, он смотрит на руки появившегося. В руках человек держит палку. Кривую палку, концы которой стянуты верёвкой. Режущий Бивень вдруг понимает, что этой кривой палкой Кленкен отменит оргии, но так ему это странно, даже тревожно, он так озадачен, что не выдерживает напряжения и просыпается.
Ещё совсем рано. Чёрная Ива спит, вчера та как будто бы прихворала. «Пускай хорошо выспится», - думает Режущий Бивень. Он тихонько встаёт и, как спал в штанах, так и выходит. Босиком.
В том, что он вышел босиком, нет чего-то необычного. Не зима ещё и не на охоту он собрался. Просто так вышел. Ему немного зябко без верхней шкуры, в одних коротких штанах, но Режущий Бивень на это не обращает внимания. Он думает о своём сне. Не выскакивает из головы этот странный Кленкен. Как узнать, кто такой? Может, духа какого-то так зовут. Тогда Режущему Бивню нужно справиться у шамана. Но это может быть и какой-нибудь древний предок, об этом, возможно, знает старейшина Бурый Лис. Режущий Бивень не может решить, кого именно ему искать, к тому же и тот и другой могут ещё спать, а уж будить-то он, конечно, не станет. Покуда Режущий Бивень так остановился в замешательстве, к нему сзади подходит Колючий Ёрш.
– Режущий Бивень знает уже, что вернулись разведчики?
– Нет, не знает ещё.
– Таймени задерживаются. Путина пока что откладывается, - у Колючего Ерша такое хмурое лицо, даже кажется, что все его бородавки особенно вспучились, но Режущий Бивень вдруг не в силах сдержать улыбки. «Это надо же, вот так Кленкен!» - думает он. Раз путина откладывается, тогда откладываются и оргии, которые после путины. А если таймени вообще не придут, тогда и оргий, наверное, не будет. Колючий Ёрш странно глядит, не может понять, чему же так рад Режущий Бивень, а тот уже и забыл про него, совсем забыл. Назад ему надо идти. Незачем знать про Кленкена ни шаману, ни старейшине. Ещё заподозрят, что Режущий Бивень как-то причастен к задержке тайменей. Зачем ему это? Он возвращается. Но не спешит. Ему радостно. Как так быстро сбывается сон, какой этот Кленкен молодец, расторопный. Не зря же он так его звал. Не зря, - думает Режущий Бивень.
В его чуме откинут полог, Чёрная Ива уже проснулась, и она не одна. Режущий Бивень слышит голос подруги жены и останавливается. Не хочется ему мешать женскому разговору, пускай поболтают, ему так радостно, он лучше тут постоит, возле чума, на ветерке.
Однако женский разговор не пустой, и Режущий Бивень волей-неволей прислушивается. «У Игривой Оленухи дела совсем плохи, - говорит подруга жены. – Лежит в беспамятстве и бредит. Какую-то землю Мантиду поминает, безволосого мамонта, лошадей каких-то с верёвками, женщину на носилках, чумы из камня. К ней шаман уже приходил, сказал, что Игривая Оленуха серьёзно прогневала духов и теперь, наверное, скоро умрёт».
Режущий Бивень цепко вслушивается в разговор, с каждым словом всё крепче, и… и опять он не может не восхититься Кленкеном. Здесь ведь тоже какая-то связь. Мамонта он тоже видел, а верёвкой была связана кривая палка, не лошади, но всё равно, ведь если эта молодая женщина умрёт, так это же ещё один повод, чтоб отменить оргии. Главное, чтобы она не умерла сразу, а чуть попозже, прямо перед праздником. «Когда же точно умрёт Игривая Оленуха?» - думает Режущий Бивень, но вдруг ему всё же становится стыдно. Зачем он так думает, почему радуется? Эта женщина из его племени, эта женщина – жена его друга, а он рад, что она скоро умрёт. Как так может быть? Позорно так думать. Постыдно! Если б он мог чем-то помочь Сосновому Корню, но чем он может помочь?.. Ничем. Здесь он бессилен и способен только ждать, как развернутся события сами собой. Но смерти жены своего друга он желать не будет. Режущий Бивень запрещает себе даже думать об этом, пусть лучше Игривая Оленуха поскорее выздоровеет и посрамит шамана. Хотя, от того, как он думает, ничего ведь не изменится. Другие силы здесь замешаны. И про Кленкена он всё равно никому не расскажет, ни одному. Пускай шаман сам с этим борется, сам пускай всё выясняет и разбирается. На то он и шаман.