Первые гадости
Шрифт:
Утром Червивин объявился перед шалашом победителем Победы.
— Открывай, — сказала ему девушка. — Будем считать.
Сын эпохи открыл банку, и жуки разлетелись.
— Не справился ты с заданием, Андрей, — рассудила Победа. — Ну, да не горюй, получишь еще задание: приведи девушку, которая не красивее меня.
Червивин не растерялся, поймал лягушку и принес к шалашу.
— Лягушка-лягушка, — спросила Победа, — правда, что я красивее тебя?
— Скажи «ква», — попросил Червивин.
— Ква, — сказала лягушка.
— Она сказала «да», — перевел Червивин.
— Она
— Она сказала «к дождю», — перевел Аркадий.
Червивин забросил больше ненужную лягушку в лес и встал, как оплеванный.
— Я все равно от тебя не отступлюсь, — сказал Победе.
— Конечно, не отступишься: тебе ж карьеру надо делать, — сказал Аркадий.
— Может, во мне еще и человеческие чувства проснулись? Например, любовь? — предположил Червивин.
— «Любовь» от слова «любая», — сказал Аркадий.
— А ты бы продал за меня душу дьяволу? — спросила Победа.
— Как же я могу продать душу, если у меня ее нет? — удивился сын эпохи. — Я же атеист, а не цыган.
— Парень, ступай в свой рай и напиши отчет о собранных взносах, — подсказал Аркадий.
— В какой рай? — не понял Червивин.
— В райком комсомола, — сказал Аркадий. — А к чужим девушкам не лезь: бить будут.
— Победа моя невеста, мне ее Василий Панкратьевич самолично вручил.
Тогда Аркадий дал Червивину с левой, чтоб ерунду не говорил попусту, а Червивин Аркадию — с правой, защищая порученное ему добро. Тогда Аркадий дал с правой, потому что был левша, а Червивин — еще раз с правой ответно. Тогда Аркадий дал и с правой и с левой, надеясь сразить соперника наповал, а Червивин боднул Аркадия в живот, надеясь на твердость лба. И Победа закричала «Караул!» на весь лес, шалаш рухнул, как подкошенный, а из кустов выскочил Трофим с диким воплем:
— Папа приехал злой как черт!
Действительно, Василий Панкратьевич написал уже столько советов, что хватило бы на брошюрку под названием «В библиотеку полного кретина», и злой, но пока что с голода, приехал передохнуть на дачу и в огороде набрать новых советов. Жена бросилась кормить своего кормильца, она сразу подала первую тарелку, которую Василий Панкратьевич вылизал и поставил в нее вторую, а во вторую — третью… И так ел, пока громада тарелок не уперлась в его подбородок. Тут он объявил, что сыт. Казалось, при таком аппетите Василий Панкратьевич должен был выглядеть увальнем, но он был шустр и ловок и за обедом даже поймал двух мух с лету. И тут же вбежал мокрый от росы и соплей Червивин и бухнулся под стол в ноги благодетеля:
— Они там, за всеми спинами в шалаше творят!..
Чугунов разыкался от гнева и побурел, как партбилет.
— Вероника! — закричал он подходившей Победе. — Зачем ты заставила Андрея собирать майских жуков?
— Так они же вредители, — ответила Победа.
— А кто тебе позволил устраивать бардак на даче?! — спросил Чугунов.
— Не на даче, а в шалаше, — ответила Победа, — и не бардак, а любовь.
— Я вам покажу любовь, как кузькину мать! — закричал Чугунов подходившему Аркадию. — Все в зятья лезут!
— В случае чего я готов не считать вас родственником, — ответил юный, но гордый Аркадий.
— А кем же ты будешь
— Пап, — предложила Победа, — давай я выйду замуж за Аркадия, а ты будешь считать родственником Червивина.
— А-а-а!! — закричал Чугунов так страшно, что все разбежались, но скоро вернулись послушать приговор.
Жену и сына Василий Панкратьевич выслал на ялтинский курорт по «горящей» путевке; Червивину велел ехать в райком за строгим взысканием и усилить борьбу с «этим очкариком» («Я не очкарик», — сказал Аркадий. «Один черт», — ответил Чугунов). Победа отправилась на машине в Москву с двумя телохранителями (честехранителями?), а ее возлюбленному было рекомендовано сказаться в нетях.
Разогнав всех, Василий Панкратьевич вытащил в огород табуретку и сел смотреть, как растут огурцы, в позе роденовского Мыслителя…
Удивительно, но почти всем жертвам активно помогали устраивать судьбу родители (Аркадий и Десятое яйцо смотрелись на общем фоне необъяснимым исключением. Впрочем, Десятое яйцо был сирота). В чем тут дело? Нужно ли так? Молодежь ли инфантильна и не сопротивляется напору старших? Родичи ли боятся, что отпрыски вырастут не такие, каких им надо, не пожертвуют собой и не обеспечат счастливую старость, как когда-то государство — счастливое детство? А может, и те и другие делают заведомую глупость: родители покупают сознание своих жертв материальными подачками и карманными деньгами, а дети идут по жизни вслед родителям: за одним стадом баранов — следующее. И на привале (на банкете, в курилке, на лавочке) «авангардное» стадо обернется и скажет: «Не тот нынче барашек пошел, некондиционный. Но посмотрели бы на себя, увидели, что давным-давно с гнильцой, и нечего на детей пенять, коли у самих рожа, как в кривых зеркалах».
Взять, к примеру, Сени. Пришли они с Простофилом к Лене пить пиво и курить подмосковную коноплю, и Сени сказала уже «в улете»:
— А меня папа устроит после десятого класса в роддом разносить посылки. Очень выгодная профессия: круглый год на фруктах и деликатесах. Да и питание там — будь здоров, как в цэковском доме отдыха.
— Кто же тебя возьмет? — спросил еще не «улетевший» Простофил. — Ты же руки ни разу не мыла.
— Возьмут, — сказала Сени, — по блату.
— А мне дядя купит диплом тренера, — похвалился Простофил. — Самая халявная работа у тренера. Ходи себе взад-вперед и хлопай в ладоши: «Раз-два… Раз-два-три». Надоест ходить — дашь задание на месяц вперед и гуляй. Может, чемпиона однажды вырастишь — тогда тебе премия. За олимпийского — двенадцать штук.
— А меня, — сказал Леня, — Ерофей Юрьевич через два года сделает завхозом зоопарка, потому что я исполнительный, добросовестный и не хочу больше быть вором.
И вот они сидят в Лениной квартире, пока Антонина Поликарповна гробится в «Молочном», ничего не делают, только пьют пиво да курят подмосковную коноплю, к которой настоящий наркоман отнесся бы, как алкоголик к газировке, приятной лишь на опохмелку, и у всех уж вроде бы жизнь до пенсии определена, и, кажется, нет причин, способных мешать и препятствовать.