Первые гадости
Шрифт:
— По чистой случайности, — ответил Макар Евграфович. — Увидел случайно большевика, который, выходя из туалета, случайно вымыл руки, и решил, что будущее за пролетариатом. Моя жизнь — это цепь случайностей, лишенных рассудка и любви, потому что у богини, которая любила прясть нить моей жизни, отобрали пряжу и послали забивать сваи.
— Но я-то еще не растерял всех надежд, — сказал Аркадий, — я придумал теорию вырождаемости родов: то, что накапливают могучие родоначальники, не в силах сберечь ослабевшие потомки. Спившихся рабовладельцев победили феодалы, изнежившихся феодалов растоптали оборотистые буржуа, а зажравшихся буржуев взяли за глотку родоначальники партийных
— Это не вы придумали, — сказал глубокий старец, — эта идея ерства, как хлебная корка.
— Может быть, — сказал Аркадий, — но додумался сам. Ведь все свежее — это попавшее под дождь черствое.
— Ах, Аркадий, — вмешалась Победа, — отчего у тебя такие голубые глаза?
— От мамы.
— А отчего у тебя такие холодные руки?
— Оттого, что вся кровь в голове.
— А отчего у тебя такие мягкие губы?
— Оттого, что тебе так хочется.
— Да ну вас! — обиделся Макар Евграфович неожиданной помехе диспуту.
— Просто мы еще свежие, а вы уже черствый, — сказала Победа.
— Пусть я буду черствый, но под дождь не пойду, — ответил глубокий старик.
— Ну дайте хоть ключ от дворницкой…
Когда Никита Чертиков ушел в армию, под его окнами три дня выла дворняга по кличке Дряньская Жучка, требуя ласки и песен про дельфинов. «Все ж не уберегся Десятое яйцо, — решили пенсионеры. — Попался-таки на Афганистан». Но через месяц прилетела из Куросмыслова весточка-фотография, на которой Десятое яйцо стоял с кирпичом в руке, и на обороте — подпись: «Новобранец Чертиков при закладке полевого штаба. Июнь, 1982 г.» — и факсимильная подпись Чертикова, выглядевшая так:
— иков
Дряньская Жучка понюхала фотографию, успокоилась и на радостях ощетинилась, за что ее чуть не прибили.
А бедному Чугунову, погрязшему в райкомовских заботах, тем временем Чугуновой-мамой второй раз было строго указано на невнимание к собственным детям и занятия черт-те чем.
— По милости «черт-те чем» ты живешь в пятикомнатной квартире, а не на помойке с воронами, — огрызнулся Василий Панкратьевич.
Но узнав, что его дочь спуталась с каким-то парнем крепче чугуновских рубашек в стиральной машине, узнав от сына эпохи и собственного сына, с каким именно парнем и прочие ему неприятные детали (внутренняя дума Чугунова: «Он… мою дочь! Может, он и в самом меня хочет вы…?!»), Василий Панкратьевич решил употребить отцовско-партийную власть. Победу запер дома, как восточную красавицу, повелев упражняться к экзаменам в университет и приставив к входной двери сторожа-телохранителя из хозяйственного отдела райкома, сам выбрал денек посвободней и поехал в министерство, где работал Зиновий Афанасьевич Чудин, не прямо к отцу Аркадия, а через министра, и поскольку Василий Панкратьевич был из тех руководителей, кто действовал кнутом, то с собой он взял только два пряника — для себя и для министра. Этот пряник был обязательный элемент в его работе: как валидол в кармане сердечника, как родинка на теле, как дырочка в пляжной кабинке для переодеваний, как программа «Время» в двадцать один ноль-ноль.
Жизнь тех времен строилась так, что один человек мог решить-порешить судьбу целой отрасли хозяйства. И стоило одному человеку оказаться в чем-либо ущемленным, как вся отрасль становилась вылитый он. Более-менее полноценным вообще быть — большое искусство, а на руководящем посту, в одиночку, без мозгов — просто дохлый номер. Случайно забредший в руководители полноценный, окруженный толпой созидательных бездельников и инициативных прохвостов, тут же терял свои качества
Вот и министр по кличке Офис был ничуть не хуже остальных. Правда, пряник он презирал, потому что пряник нельзя было съесть целиком; размоченный же в коньяке он походил на ликер с крошками. Доверенная отрасль интересовала министра походя, основным занятием он считал отделение тьмы от света, и тьма египетская гуляла по коридорам и закоулкам министерства, а подчиненные бродили гуськом, держась за полы пиджаков и юбки, определяли друг друга на ощупь и взвизгивали, ошибившись. Но молчали, мирились, ибо мало кто из периферийных просителей мог в одиночку добраться до желаемой резолюции. Прорвавшийся же, не растерявший бумажки и открывший нужную дверь, столбенел от света в кабинете и выглядел полным кретином. Такого даже молодые безопытные специалисты брали голыми руками и счастливого вели на улицу.
Но о приезде Чугунова были извещены специальные проводники — секретарши, и впотьмах прихожей ласковый женский голос попросил его положить руки на плечи голоса и не отставать. А министр встретил их на полпути и набросился на Чугунова, как сова на зайчонка: затормошил, затискал в объятиях, жарко целуя в обе щеки и в нос. Но только в кабинете министра поверил Чугунов семейную драму.
— Они в темноте, — ответил Офис, имея в виду Аркадия и Победу. — Разлучите их, и оба станут как свет в окошке.
— Вот за этим я и приехал, — сказал Василий Панкратьевич и попросил Чудина к ответу.
Разговор вышел молчаливый и нелицеприятный для Зиновия Афанасьевича. Он виновато сопел, затирал ботинком ковер, как нагадившая кошка, и разглядывал, что у него выходит. Министр сказал:
— Как же так, Зиновий Афанасьевич? Ведь на всех собраниях о вас говорят или ничего, или хорошо! И вот такое! Непонятное!.. Разве вы не знаете, что у нее есть жених? — и тоже замолчал надолго.
Чудин-старший подумал, что речь идет о Чугунове-женихе и молодой сотруднице, которую он, пользуясь темнотой, дважды ущипнул за попу в коридоре, и совсем притих.
А Василий Панкратьевич и рта не открывал, даже руками пренебрег для командного жеста, просто смотрел на Чудина, как языческий истукан, готовый принять человеческую жертву и не устраивать засуху на небесах. Поговорив языком взглядов, Офис отпустил Чудина ни с чем, и тот побежал искать промашки в отчетах на всякий случай.
— Надеюсь, он все понял и о его сыне я больше ничего не услышу, — сказал Чугунов. — А если услышу, то что-нибудь очень хорошее. Некролог, например. Впрочем, какой ему, сопляку, некролог… Это нам с вами…
А Победа с Аркадием получили аттестаты, каждый — в своей школе, и Победе к аттестату дали медаль, а Аркадию не дали, припомнив двойку по физкультуре.
Теперь они встречались только голосами в телефонных трубках («Ты почему такая грустная?» — «Меня кошка поцеловала в щеку». — «Ну и что?» — «Я спросонья решила, что это ты».). Победа надумала поступать в университет на филологический, а Аркадий — в университет на исторический. Но Победе с медалью нужно было выдержать только один экзамен по профилирующему предмету, а Аркадию — целых четыре на «пятерки», чтобы набрать проходной балл, и самым сложным казалось сочинение, оценка за которое, написанное хоть корректором, полностью оставалась на совести преподавателя. И Победа решила помочь Аркадию. Она пошла к матери Простофила, как раз проверявшей экзаменационные сочинения в университете, пошла, естественно, с подарками и попросила «отлично» для Аркадия Чудина.