Первые уроки
Шрифт:
Что, впрочем, не мешало ей обожать и племянницу. Причём, как-то болезненно-страстно… настолько, что однажды, когда девочке было лет двенадцать, а за ней толпами стали бродить по пятам не только малолетние ухажёры, но и юноши постарше, дон Иглесиас встревожился. И тайком показал приёмную дочь специалистам. Оказалось, что Даниэла унаследовала от неизвестного отца редкий дар притягательности. Ей просто никто и ни в чём не мог отказать, лишь бы оставаться рядом подольше, любоваться красотой, служить бескорыстно и вечно. Так вот однажды попалась и дурочка Анна на зов неизвестного обольстителя. А вот их дочь... Умницей Даниэлу назвать нельзя, просчитывать последствий она не умеет и слишком переоценивает свои чары. Но обладает житейской хитростью, и выгоду свою очень хорошо научилась просчитывать.
Дон Хуан нацепил на себя и жён защитные амулеты и счёл эту меру достаточной. Девочек, как он считал, нужно баловать; главное чтобы родители знали меру, а вот слуги и женихи… пусть стараются. Вот тут-то он и ошибся. Слишком поздно понял, к чему приводит привычка всегда получать своё. Увидев однажды сына Главы, повзрослевшая девица отчего-то тотчас решила: «Это моё!» и начала осаду. Я говорила о её житейской сообразительности? Её не напугало ни дважды вдовство Маркоса, ни угрюмый и вспыльчивый характер; она его просто захотела. Будь в ней хотя бы капля любви – я бы почувствовала, да и «Карма» смягчилась бы. Но чего нет, того нет.
А осаду она начала очень грамотно: с матери вожделенной игрушки. Через полгода знакомства Мирабель была лучшей подругой этой вертихвостки, несмотря на разницу в возрасте. Несколько знаковых слов, якобы случайно оброненных – и вот моей невестке уже кажется, будто это её личная идея – женить сына на такой очаровательной девушке. В сущности, она ведь не партию для Маркоса выбирала, а себе невестку-подружку, подходящую именно ей по всем статьям… Она давно изучила, когда и как выпрашивать у мужа подарки, и Теймур, будучи в благодушном настроении, ей не отказывал ни в чём. Родство с Иглесиасами он счёл неплохим, о даре будущей невестки был наслышан, но не счёл его опасным. Теперь понимаешь, как он сейчас бесится? И из-за своей беспечности, и из-за того, что так же разбаловал Белль, как Иглесиасы свою девицу. Хвала всем богам, Мири, хоть и тщеславна, но не зла, ей и в голову не придёт пойти к цели по трупам. Она зациклилась на своей красоте… и, с одной стороны, это к лучшему: не отвлекается на интриги и козни. Теймур, похоже, намеренно допустил этот перекос и всю её энергию направил на самолюбование, не позволяя развиваться ведьминскому Дару. С другой – вот что мы имеем в результате.
– Н-да, – глубокомысленно замечаю. – Что выросло, то выросло.
– Мне нравится, что ты на неё не злишься, – неожиданно замечает бабушка. – Ты отходчива. Это хорошо. При твоих скрытых способностях флегматичный характер и умение держать себя в руках – это как естественная защита, данная от природы. Замечу, защита не тебя, собственно, а окружающих от тебя. Не вздумай обижаться, просто вспомни, что осталось от Омара ибн Рахима[1].
Ну да. Статуя в кабинете свёкра. Мраморная, без двух отломанных доном пальцев… Этакая дружеская мстя за обиженную невестку. У меня, между прочим, в дождливую погоду всё ещё ноют приращенные мизинец и безымянный палец на правой руке… Но Рахимыча я, конечно, не слабо приложила. В одном из боевых ногтей дона Теймура до сих пор спрятано заклятье Горгоны, которое я сплела так крепко, что превращала в камень всё, что шевелится, пока не догадалась завязать себе глаза. Только Глава и сумел меня остановить…
– Это я к чему, – неспешно продолжает матриарх. – К тому, что вам с Мирабель ещё вместе жить, пусть не постоянно, пусть какое-то время. Мага ей сын, Софи и Мари – внучки; нехорошо им ссориться. Придётся хоть иногда встречаться, обедать, ходить на приёмы, если того требует протокол… И всё это время помнить её художества. Если чувствуешь, что больше не можешь – уходи сразу, пока не взорвалась. А возьмёшься терпеть – терпи. Думаю, сегодняшний случай многое изменит в Мири. Я с ней поговорю, покажу воспоминания Даниэлы, те, что успела считать. Что? А как ты думаешь, откуда мне столько известно? Пока мой сын разражался обличительной речью, а внук изучал, от кого тянутся следы отбитого проклятья, я многое считала со старших Иглесиасов. Жаль, не нашла времени сделать это раньше. Почила на лаврах, засиделась в Эль Торресе… Ну да ладно. Не будешь пакостить Мирабель?
– Нет, просто в суп тараканов запущу, – огрызаюсь я. – Вы уж меня-то с ней не сравнивайте. Боже ж ты мой, хоть бы она немного повзрослела!
– Может, и проймёт её как следует. – Бабушка задумчиво смотрит в пламя камина. – Она ведь, по молодости лет, пыталась и мне вредить, пришлось дать укорот. Поняла, до сих пор науку помнит. Значит, небезнадёжна. Смирится, в конце концов, и с тобой. Когда поймёт, что не всё в этом мире рождено вокруг неё, неотразимой вертеться.
– Далась ей эта красота, – с досадой говорю. – Знаете, бабушка Софья… Я ведь помню, какая вы другая . Но облик для нас с девочками ничего не значит. Мы – и Мага, и Николас, и Элли – мы вас любим такой, какая вы есть. И знаете, что я вам скажу? В вашей возрастной категории вы просто ослепительны, честное слово. Почему Мири этого не поймёт – не знаю.
Губы матриарха подрагивают от сдерживаемого смеха.
– Ах ты… лиса! И ведь не врёшь, я же чувствую!
В этот момент кто-то ласково проводит по моей щеке. Несуществующей пока щеке. Вернее сказать, той самой, что вместе со всем остальным телом наличествует сейчас далеко отсюда, в Магиной спальне.
– Зовут? – понимающе кивает бабушка Софи. – Ну, лети, егоза. И впрямь, пора, а то заработаешь истощение. Ходить по снам тоже Сила нужна.
***
«И-ива…»
Знакомый родной голос. Знакомые интонации. Тёплая уютная пещерка одеяла… Вот только по контрасту с ней тело вдруг обдаёт холодом, словно перед тем, как вернуться в постель, я старательно покаталась-повалялась в ледяной крошке, и та до сих пор впивается в кожу сотнями морозящих крупинок.
Невольно морщась, пытаюсь отбиться от Маги, который, злодей этакий, упорно тащит с меня одеяло. Я же ж мёрзну! Не обращая внимания на моё барахтанье, супруг прорывается в полуразрушенное лежбище и обнимает меня со спины. О-о вот это то, что надо! Обожаю об него греться!
– Что, замёрзла?
Голос, как всегда, суров. Но меня больше не обманешь этой внешней напускной гневливостью. Поэтому просто мычу что-то невразумительное с утвердительной интонацией – спросонья неохота говорить. Он плотнее загребает меня в объятья.
– А нечего было во сне шляться, где попало. Кто тебя просил? Я и без того рассказал бы обо всём, или дал бы считать с памяти. Опять занимаешься партизанщиной?
– Чем?
От удивления я даже глаза открываю.
– Ты откуда таких слов набрался? Не то, чтобы я против, просто интересно!
Мага снисходительно хмыкает.
– А кто бросил меня наедине и надолго с двумя разговорчивыми девицами? Волей-неволей приходится проводить с ними вечера, помогая с учёбой. А у наших дочерей, оказывается, немалый словарный запас. Весьма специфичный. Иномирный. Я почерпнул оттуда много нового.
– Ага. Вот откуда «двойные стандарты» у бабушки Софьи… – невольно прокалываюсь я. И сконфуженно замолкаю.
– Не уклоняйся от темы, – возвращается супруг к прежнему менторскому тону. – Ива, направленные, как в твоём случае, сны – очень специфичный вид магии и требует большого расхода сил. Ты хоть догадываешься, отчего у тебя такой озноб? Слишком увлеклась, потратилась. Это вредно и для тебя, и для малышей. Будь добра, сдерживай подобные порывы. Не маленькая уже.
Так, ворча, он поглаживает мне живот, вторую ладонь кладёт выше, и в солнечном сплетении вдруг вспыхивает крошечное, но очень жаркое солнышко, такое же показательно сердитое, как мой некромант. Поворочавшись внутри, оно расправляет протуберанцы – и разом, вспышкой, выжигает из меня холод. Ух… даже в пот шибануло, как в парилке!