Первые

Миров А. Я.

– Очень подробно, – похвалил ту, что, он боялся, в его комплиментах нуждаться никогда не станет.

Как там говорил Кто Надо? На коленях будешь стоять, а она откажется. Но он же не про Еву говорил? Денежкин почесал лоб, хотя тот зудеть и не думал. Гарольд Васильевич резво всхрапнул. Юлиана подскочила, выдала «сейчас-сейчас, София Максимовна» и вновь растянулась в горизонт.

Корней бережно сложил труды Евы, убрал в сумку. Он бы с радостью пустил дело на самотёк, что от него, в принципе, и требовалось. Для вида побегать по свидетелям, попрыгать перед ними цирковым пуделем, схлопотать раздражение и с поклонами удалиться. Навсегда. В бумагах нарисовать, именно

нарисовать то, что с реальностью соприкасалось единственно через руки художника-фантаста. Ай да монтажёр тире продюсер. Нет, браво, режиссёр-постановщик. Одним выстрелом в оба глаза. И с богатеями остаться на дружеской, самое важное, прибыльной волне, и дело закрыть. Но не с ноги наотмашь, а ювелирно, аккуратненько, чтобы ничего не рассыпалось. В противном случае придавит так, что ту дружбу уже не реанимировать.

Денежкин уп"eр взгляд в окно. Ночь истлела. Пропустил рассвет. Опять. Ладно, когда ради сна, но тут-то… Интересно, а шторы нынче не в моде? Какой-то тайный смысл достатка? На наших не похоже. Это заграницей, он слышал, чем богаче, тем проще, а у нас денег стыдятся только бедные. Когда есть, чего показывать, наши выставят даже больше. Ибо не престало порноактрисе краснеть в беседе про интим.

Он причмокнул и выволок себя вместе с тоскливыми чаяниями во двор. Паршиво. Паршиво, что ещё вчера он готов был пойти у начальства на поводу и рисовать под чутким руководством. Без любви к искусству, всё для блага благоимущих. Однако сегодня он встретил её. И если вчера не хотелось, то сегодня уже не моглось говорить чужим ртом, творить не своими руками. Корней понимал, что даже найди он убийцу, всё равно никто не сядет. Но теперь не искать не получится. Сегодня он пропустил рассвет потому, что жил чьей-то жизнью. Он не хотел пропустить её. Только чью жизнь ему теперь выбрать, он пока не знал.

МИЛАША

Небо заглядывало в водную гладь и морщилось. Очень странное решение: назвать данный объект водоёмом, пусть и с оговоркой «декоративный». Его содержимое упорно напоминало жидкость. А жидкость – это нечто всегда непредсказуемое. То ли жажду сведёт на нет, то ли организм в целом.

О прозрачности говорить не приходилось. Но её и не прописывали в условиях. В остальном всё согласно договору: яма одна штука, мост одна штука. Ещё вода и камыши, но их количество сильно варьируется. Водоём «Декоративный» пополняется в зависимости от настроения природы. А вот с камышами дела обстоят сложнее.

– Не приживаются падлы, – сетовал ресторатор, шагая по веранде. – И с нуля растили, и готовые втыкивали, им всё по хрен! – устраивался в кресле, игнорируя кнопку звонка, стучал по столешнице костяшками пальцев. – Думаю, лучше б я деньги просто выбрасывал. Не так обидно, – не глядя на излучающего покорность официанта, принимал чашку кофе, мелодично отхлёбывал. – Ещё ж в них душу свою вкладываешь. А они вон, – махал в сторону ямы с водой, – прутья дебильные. Мрут и всё тут. Калеки колченогие.

Но не только камышами дебильными печалилась голова ресторатора. Лягушки. Походило, что фауна вступила в сговор с флорой. Цель – досадить. Способ – самоубийство. Иначе объяснить, почему «и эти отродья» не выжили, владелец общепитовской сети не мог. А так как подвиги в большинстве своём совершаются через не могу, территория продолжала облагораживаться вопреки протестам биосферы. Камыши втыкивались, лягушки подсаживались. Ресторан «Milasha» двигался к открытию, и ничто не имело права мешать их встрече.

– Ярик! – Мелания помахала свежим маникюром.

– Тебе как обычно? – осведомился ресторатор.

Официант

уже стоял на месте, безэмоциональным лицом подтверждая готовность к как обычному, к чему-то новенькому, к любой прихоти, даже утопиться, если сестра шефа изволит на ужин замоченную человечину. Когда платят не зарплату, а приличные деньги, выдавливать из себя подчинённое недовольство некогда, вне желания, нет и в мыслях.

– Как обычно. Только давай на веранде, – каблуки застучали по направлению к уборной.

– Мне виски.

– Будет сделано, – официант приготовился к телепорту на кухню.

– Паша, не подведи меня завтра! – ресторатор погрозил указательным пальцем.

– Не беспокойтесь, Ярослав Свиридович, всё пройдёт на высшем уровне! – заверил паж Паша.

– Плохо. Надо, чтобы выше высшего.

– Будет ещё выше! – подтвердил официант и растворился.

Ресторатор окинул холл своего детища взглядом умилённого родителя. Это сколько он сюда вложил? Сил. Нервов. Средств. Бессонных ночей. Не в мужской компании будет сказано, любви. А в сегодняшнем мире по-иному и нельзя. Не ты вложишь, так тебя уложат. Конкурентов – что пены за баней. Он должен быть первым. Себе должен. Им: пусть не забывают, они всегда даже не вторые. Ниже. Хуже. Сестрёнке должен. Милаше. Он ей обещал: самый крутой свой ресторан назовёт её именем. И вот уже завтра «Milasha» откроет сначала свои двери, потом рты посетителям, а дальше… Дальше больше… Больше, чем «Milasha» не один ресторан иметь не будет. Связи есть, обслуживание и ассортимент не подкачают. Теперь все светские едоки за красивыми блюдами и фотками на модной мебели побегут не в центр, а сюда, в область. Глядишь, пробки рассосутся. Власти обещали, а он, Ярослав Свиридович, сделал.

Ресторатор вышел на веранду. Плюхнулся в кресло. Подставил лицо пылающему закату. Солнце агонизировало. Ярик улыбался. Он утопит их всех. Тех, кому приходилось кланяться. И тех, кто кланяться научил. Он закрыл глаза. Из темноты мигом выпрыгнуло прошлое. То вчера, которое однажды закинуло лассо на шею завтра и беспрестанно тянет. Сжимает. Иногда кажется, что это конец. Вс"e. На следующий шаг кислорода уже не хватит. Однако в этом и заключается смысл: смирись с тем, что однажды ты сдохнешь. С тем, что однажды может возникнуть прямо сейчас. Смирись и делай то, что задумал. Успеешь – будешь себе благодарен. Не успеешь – тебя поблагодарят твои враги. Но тебе-то уже всё равно.

Ярослав успел однажды и намеревался успевать ещё и ещё. Щеку обожгло воспоминанием. Маленький мальчик очень не хотел есть кашу. Она же невкусная. В его семье такое никогда-никогда не готовили. Это даже не каша. Это словно опилки бросили в лужу. Маленькому мальчику было невыносимо думать, что её надо съесть. Всю. А воспитательнице было невыносимо плевать. На маленького мальчика. На то, что днём ранее погибла его семья. Вся. Ей уп"eрлось в принцип, что он обязан съесть эту кашу. И он, сука, её съест! И он её съел.

Ребята постарше с наслаждением рассказали про быт в детском доме. С тем наслаждением, которое испытывает никому не нужный подросток, брошенный наедине с верой в свою убогость, когда на его пути возникает тот, в чьих испуганных глазах возможно увидеть иное отражение себя. Там ведь нет ублюдка, от которого отказались даже родители. Там герой. Настоящий! Вот он ударил по щеке, и испуганные глаза стали больше. Теперь в них яснее проглядывает собственное величие. Главное, смеяться как можно громче. Смех заглушает осознание вины, замыливает ощущение, что не прав, выщёлкивает из памяти эпизоды, где сам испуганными глазами отражал чужое господство.