Первые
Шрифт:
Они пошли по березовой аллее.
— Что слышно в Петербурге? — спросила Анюта. — Здесь у нас такой медвежий угол.
— В Петербурге правительство старается подавить все мыслящее, все живое. За то, что мы восстали против произвола и тирании, закрыли университет и триста пятьдесят студентов бросили в Петропавловскую крепость. На другой день наши на стене Петропавловки написали: «Здесь помещается Санкт-Петербургский университет».
Анюта засмеялась.
— Так и написали?
— Конечно.
— Какие храбрые! — восхищенно говорит Анюта. — Никого не арестовали?
— Нет. Сумели скрыться. А
— Что известно о Чернышевском? — спрашивает Анюта.
— Пока ничего. Сослан на каторгу. Но мы надеемся узнать. Недавно мы получили весточку от поэта Михайлова. Он тоже в Сибири, в рудниках. Это он нам тайно переслал через верного человека.
Алеша достает замусоленный листок, — видно, он побывал не в одних руках.
Смело, друзья! Не теряйте Бодрость в неравном бою, Родину-мать защищайте, Честь и свободу свою! Пусть нас по тюрьмам сажают, Пусть нас пытают огнем, Пусть в рудники посылают, Пусть мы все казни пройдем! Если погибнуть придется В тюрьмах и шахтах сырых, — Дело, друзья, отзовется На поколеньях живых. Час обновленья настанет — Воли добьется народ, Добрым нас словом помянет, К нам на могилу придет…Алеша кончил читать. Они шли молча. Вокруг было столько солнца. Искрилось озеро. Сияли белые нарядные березки. И птицы весело щебетали где-то в зеленой листве деревьев.
Но Анюта ничего не замечает. Ей представляется сырой глубокий рудник и поэт в кандалах, прикованный к тачке. Когда он написал эти мужественные стихи? Может быть, во время работы, тайком царапая на стенке рудника? Или ночью, на ощупь водя карандашом по клочку бумаги?
Анюта стала часто встречаться с Алешей. Он приносил ей книги, прокламации, журналы, сочинения Писарева, Добролюбова. В них призывали к действию. Не сидеть сложа руки, а просвещать народ, вместе с народом бороться за лучшую жизнь.
О, она, кажется, тоже нашла дело, которое может приносить какую-то пользу. Только надо много и упорно работать.
Анюта садится за письменный стол и что-то пишет своим ровным, ясным почерком. Иногда она встает и прохаживается по комнате. Сама того не замечая, она ходит в такт своим мыслям — то медленно, спокойно, то вдруг быстро, почти бегом.
Скрипнула дверь. Это вошла Софа. Ей удалось отпроситься у гувернантки, и она пришла посмотреть, что делает ее Анюта.
Софа обожает свою сестру и старается ей во всем подражать. Анюта старше Софы на семь лет. По виду они совсем разные. Софа смуглая, с вьющимися каштановыми волосами и живыми светло-карими глазами на круглом личике. На подбородке у нее ямочка. Анюта беленькая, волосы у нее золотистые, глаза голубые, мечтательные. Только ямочка на подбородке у нее такая же, как у сестры.
Софа постояла у двери, потом прошла, тихонько садится на диван. Она давно замечает, что Анюта все о чем-то думает, что-то пишет. Софу мучит любопытство, но она знает, что Анюту спрашивать нельзя. Надо ждать, когда сестра снизойдет к ней и заговорит сама. Однако Анюта даже не оборачивается. Наконец Софа не выдерживает:
— Анюточка, ну что же ты все пишешь и пишешь. Я пришла к тебе…
Но Анюта продолжает писать.
— Ах вот ты какая… Злюка… Я отпросилась у гувернантки на одну минуту…
У Софы на глазах слезы. Она вот-вот расплачется. Анюта вдруг оборачивается и как ни в чем не бывало спрашивает:
— Ты жив, сурок?
Когда Софа была совсем маленькой, Анюта с ней так играла. Софа пряталась. А Анюта ходила, искала и напевала свою любимую песенку:
И мой всегда И мой везде И мой сурок Со мною.И вдруг скажет: «Ты жив, сурок?»
Тогда Софа стремглав летит из своего укромного местечка к палочке-выручалочке. Бежит и Анюта. Кто первый стукнет палочкой и прокричит: «Жив-жив!» — тот выигрывал.
— Жив-жив! — говорит Софа. Слезы ее вмиг высыхают. Она подбегает к Анюте.
— Послушай, ты умеешь держать язык за зубами, чтобы никому ни под каким видом не проговориться? — спрашивает Анюта.
Софа клянется, что будет молчать как рыба. Тогда Анюта с видом заговорщицы подходит к своему старенькому бюро, в котором — Софа знает — она хранит свои самые заветные секреты, и вынимает оттуда журнал, на котором крупными буквами выведено: «Эпоха».
— Вот, — говорит она, — повесть Юрия Орбелова. Ты не знаешь, кто такой Орбелов? И не догадываешься?
Анюта кружится с журналом по комнате и останавливается перед Софой.
— Так вот знай же! Юрий Орбелов — это я! Моя повесть напечатана в «Эпохе»! Я теперь русская писательница!!!
Софа, широко открыв глаза, смотрит на сестру. А Анюта рассказывает, как она написала повесть, как послала ее в журнал, как придумала псевдоним.
У Софы мелькает мысль, уж не дурачит ли ее сестра. Но Анюта показывает Софе письмо, которое ей прислал Федор Михайлович Достоевский, издававший журнал «Эпоха». Он пишет, что в ее повести много «юношеской непосредственности, искренности и теплоты чувства», и советует продолжать писать.
— Я получаю письма на имя Домны Никитичны, — говорит Анюта, — чтобы никто ни о чем не узнал. Особенно папа, ты ведь знаешь, как он относится к актрисам и писательницам.
Домна Никитична была экономкой в Палибине.
— Правда, Софка, это замечательно — быть писательницей. В Петербурге сейчас молодежь идет в коммуны, там и работает и живет, как это написано у Чернышевского в «Что делать?». А я ведь не могу туда пойти. Буду так полезной обществу.
— Знаешь, — шепотом говорит Анюта, — я была на казни Чернышевского. Одна девушка бросила к ногам Чернышевского цветы, ее забрали жандармы. А я пробралась потом мимо жандармов к эшафоту, взяла один цветок. Ты про это тоже молчи.