Первый генералиссимус России
Шрифт:
— Почему не согласен, — внутренне подобрался Шеин, — согласен. Всякое в жизни бывает. Жизнь так устроена…
— А знаешь ли ты, Алексей Семенович, — расслабленно, словно у себя в пытошной, поинтересовался «князь-кесарь», немного склонив набок голову и прищурив глаз, — как о тебе говорил Цыклер на дыбе?
— Откуда? Я же…
— …в пытошную не хожу, хочешь ты сказать, — со скрытой за насмешкой угрозой, перебив Шеина, досказал фразу Ромодановский.
— Нет. Я хотел сказать, что в то время меня в Москве не было. К Азову полки водил, — спокойно, с достоинством пояснил Алексей Семенович то, что хотел сказать ранее. — А еще я хотел сказать, что опросных листов не читал. Потому знать, что обо мне говорил под пыткой Цыклер, не могу.
— Ладно, не обижайся, — попытался улыбкой сгладить прежний угрожающий тон «князь-кесарь».
Но улыбка его оказалась еще страшнее угрозы. Это была не улыбка, а какая-то гримаса, от которой мороз по коже.
— Цыклер показал, что ты, Шеин, «безроден, что у тебя всего лишь один сын, и что ты добрый человек», а потому для стрельцов не опасен.
— Его слова пусть на его совести останутся. От них мне ни жарко, ни холодно. У нас есть государь, который один может оценить нас и сказать, кто чего стоит. Вот его слово и ценно. А остальное — пустой звук.
— Верно, — зазмеил подобие улыбки Ромодановский. — Только государево слово надо заслужить.
— Будем стараться.
18 июня, ясным солнечным днем, Алексей Семенович Шеин, имея в своем подчинении три полка и 25 полевых пушек, в 47 верстах от Москвы, вблизи Воскресенского монастыря, на берегу реки Истры, перехватил мятежные полки.
Две русских рати встали друг против друга. У стрельцов по самым оптимистичным подсчетам было около 2200 человек. У Шеина — 2300. Разницы почти никакой. Только у стрельцов, кроме заводчиков, их активных помощников и друзей, были и шатающиеся. То есть те, кто не прочь был подчиниться требованию командиров и продолжать службу, а не буянить. На стороне же Шеина была высокая организация, твердая дисциплина в приведенных полках. И 25 пушек — наиважнейший аргумент.
— Попытаемся образумить словом, — пряча подзорную трубу, сказал Шеин генералу Гордону. — Ты, Петр Иванович, как человек в войсках известный, годами умудренный, попытайся урезонить. Надоумь повиниться перед государем да и продолжить службу там, куда посланы.
— Зер гут, — согласился, поморщившись, Гордон. — Я постараюсь блеснуть перед ними риторикой.
Не взяв ни шпаги, ни пистолета — явный намек на мирный настрой — оставив даже трость, старый генерал пошел в стан мятежников.
Стрельцы хорошо знали Гордона. Не раз видели его идущим в первых рядах атакующих полков. Знали, что Гордон пулям и ядрам не кланяется. Поэтому в стан к себе пустили и долго слушали. Но, в конце концов, передали ему челобитную и попросили возвращаться назад: «Иди, пока не зажали тебе рот». Это была откровенная угроза, и они не побоялись ее произнести.
Алексей Семенович бегло прочел челобитную. В ней стрельцы жаловались, что в Азове они терпели нужду, зимой и летом трудясь над восстановлением крепости. Что когда перешли в войско Михайлы Ромодановского, то опять голод и холод да всякую нужду терпели. Главным же их требованием было: побывать в Москве, повидаться с родными, с женами и детьми, помыться по-человечески в бане и поесть сносных харчей. При исполнении этих требований обещали всем воинством вернуться к месту службы.
— Хитрят, шельмы, — невесело усмехнулся Шеин. — За дураков нас считают.
— Хитрят, — поддержал его в этом и Петр Иванович Гордон. — Любым путем мыслят добраться до Москвы. — На все уловки идут.
— До Москвы их пускать нельзя, — нахмурился Шеин, став похожим на рассерженного кота. — Надо тут все решить.
— Тогда — бой!
— Бой начать — не урожай собрать. Всегда успеем. Еще раз попытаемся уговорить.
— Я больше на переговоры не пойду, — заявил Гордон, цепляя шпагу и ладняя за поясом пистолет. — Бесполезно сие. Эти деревянные головы не словами, ядрами можно образумить.
— Пойдет князь Иван Михайлович Кольцов-Масальский, — сделал свой выбор Шеин.
— Я? — удивился князь, приставленный к полкам главой Боярской думы Борисом Алексеевичем Голицыным.
Пятидесятилетнему тучному Ивану Михайловичу больше приходилось в царских палатах да думских хоромах находиться, чем на ратном поле бывать.
— Ты, — подтвердил Шеин. — Вы в Боярской думе речи всякие вести мастера, не в пример нам, людям военным, грубым, к политесам не привыкшим. Вот тебе и прапор в руки — прояви красноречие, сделай доброе дело — послужи Отечеству.
— Да, да, — пряча ядовитую усмешку за внешней любезностью, поддержал своего начальника Гордон, — послужи, князь, Отечеству.
— Почему я? — нахмурился князь, которому страшно как не хотелось идти к мятежным стрельцам. Это не спор в Думе, где если буза и начнется, то клок бороды — самая большая потеря может быть. Тут же запросто и живота лишить могут.
— Потому, что мудр и опытен, — не стал вдаваться в лишние рассуждения о причинах своего выбора Шеин. — Да и не Мишу же Голицына мне к ним посылать. Тот сгоряча таких дров наломает, что на сотню костров хватит.
— Иди, иди, князь, — включился и Автомон Головин, до сей поры предпочитавший держаться в тени. — Ты человек мирный, тебя они скорее послушают.
Видя, что генералов не переубедить, князь Кольцов-Масальский побрел к стану бунтовщиков. Но его, в отличие от Гордона, внутрь полков не пустили, а выслали навстречу двух переговорщиков. Одним из переговорщиков был десятник Зорин, а другим, как понял Шеин, бывший курский стрелец Никишка.
«Вот и свела нас судьба на узкой дорожке, — усмехнулся генералиссимус. — Не о том ли ты мечтал, стрелец, дюжину лет тому назад, когда грозился меня убить? Кажется, и ныне ты о том же мечтаешь… Что ж, посмотрим, кто кого…»
Зорин и Никишка вручили князю листы с новой, более пространной челобитной и вернулись в свои полки. Вернулся жив-здоров к своим и Кольцов-Масальский, так и не сумевший даже пары слов стрельцам сказать.
— Требуют, чтобы челобитная была зачтена в наших полках, — передавая Шеину челобитную, заметил князь.
А ключей от царской казны они не возжелали? — жестокой прозеленью блеснули глаза Шеина. — К бою! — подал он команду.
Генералы и полковники, стоявшие рядом с ним, рысью бросились к своим полкам.