Первый отряд. Истина
Шрифт:
Она спит очень крепко. Она не слышит меня.
— Лена, — говорю я ей громче.
— Лена, — я трогаю ее за плечо.
— Лена! — кричу я ей в ухо. — Лена! Лена!
Она не слышит меня.
Я трясу ее, я дергаю ее за черные волосы. Она молчит. Она твердая, как манекен.
Я кричу, я переворачиваю ее на спину. Лицом вверх. Мертвым лицом вверх.
Она улыбается фиолетовыми губами. В уголке рта застыла капля слюны. Ее левый глаз смотрит весело, не
Я бегу на второй этаж, в холл, туда, где орет телевизор.
— …Подбай про здоровя своэй шкири! Щоб вона завжди була гладка й шовковиста, наши вчени розробили препарат…
Они сидят, уставившись в телевизор. Жирная, Рыжий, Немой и еще человека четыре. Жирная склонила голову на плечо Рыжему. Она всегда мечтала, что однажды так сделает.
Клоун лежит на полу, подтянув к подбородку колени.
Они улыбаются.
Я обхожу все спальни на этаже. И балконы. И душевые кабинки.
Они все улыбаются. У них счастливые окаменевшие лица.
Я возвращаюсь в холл. Вдыхаю теплый домашний запах. Я сажусь на свободное место, рядом с Немым, и кладу голову ему на плечо. Клоун свернулся клубочком у моих ног. Он как младенец. Как большой эмбрион.
Я счастлива, что знала их всех, что мы росли вместе… Сердце колотится так, словно я бегу стометровку. Я счастлива, что скоро встречу их снова… Я задыхаюсь — но это просто от счастья. Я счастлива, что я их сейчас догоню…
Они все застывшие. Все застыло. Я тоже застыну.
— Я счастлива, — говорю я одними губами. И в тот же момент внутри меня взрывается боль.
Это неправда. Я только что сказала неправду. То, что я чувствую, не называется счастьем.
Они все застывшие. Муха, ползущая по лицу Клоуна, застыла над верхней губой.
Как-то иначе…
Лохудра на телеэкране застыла в голливудском оскале.
Называется как-то иначе…
Секундная стрелка застыла на настенных часах. Они все застыли. Все застыло. Я тоже застыну.
Смерть.
Я резко вскакиваю с дивана.
Это называется смерть.
Так резко, что Немой заваливается на опустевшее место.
Смерть.
Я бегу вниз, к Подбельскому, в конец коридора. Его комната заперта… — или нет, просто подперта чем-то с той стороны. Я разбегаюсь и толкаю ее плечом, снова разбегаюсь — и снова изо всех сил толкаю…
…В комнате никого нет. Письменный стол передвинут к двери. Стол — а на нем стул. Нелепая баррикада… На полу валяются диски, бумаги, книги. И битые стекла — много мелких и крупных осколков. Окно разбито. По подоконнику размазано бурое.
И еще на стене. Пять засохших бурых букв на стене.
ВОЙНА.
От Георгиевского монастыря к пляжу ведут семьсот восемьдесят восемь ступенек. Кровь еще свежая: если наступить на пятно, на нем отпечатывается рисунок подошвы…
Он
Я освещаю его лицо, ожидая увидеть все то же выражение счастья.
Но счастья на его лице нет — скорее досада, скорее тоска по упущенным шансам… Выражение вратаря, только что пропустившего гол.
Его лицо повернуто к морю, к чернеющему в небе кресту на скале Святого явления. А глаза почему-то кажутся синими- синими, точно смерть напоследок добавила недостающий пигмент.
Он лежит на животе. Короткая рукоятка ножа торчит из черного пятна под левой лопаткой.
Я пытаюсь вытащить нож — но он плотно врос в его тело.
Я глажу его по спине. Глажу по волосам. Я говорю ему:
— Папа.
Я знаю, мне полагается закрыть эти синие глаза, — но я все оставляю как есть. Пусть смотрит на море. Пусть смотрит на крест на скале Святого явления. Уверена, это лучше, чем полная темнота.
Я спускаюсь вниз, к морю, и смываю его кровь со своих рук соленой водой.
Я поднимаюсь — впереди семьсот восемьдесят восемь ступенек.
Я падаю на семьсот восемьдесят шестой…
Полная темнота. Очень холодно.
10
Демиург, создавший человеко-зверей, — имитатор и фальсификатор, и его создания по природе своей имитаторы тоже. Московские розенкрейцеры, бледные копии истинных магов, своими гимнами, своими ужимками и прыжками имитировали ни много ни мало попытки овладеть Врилом, всепронзающей и всепроникающей энергией вечной Вселенной..
Вожаки человеко-зверей никогда не умели объединяться. Они грызли друг другу глотки. Они боролись за власть. Истребляли неподчинившихся.
…В первый раз Белюстина привезли на Лубянку в 28-м — вместе с двумя другими оккультистами. Их продержали там три месяца, после чего Белюстина отпустили, а двух других расстреляли. Московские розенкрейцеры расценили такой исход как доказательство могущества их главы, великого мага, совладавшего с кровавыми псами режима. Они предпочли не думать о том, что в роли дрессировщика мог выступать не Белюстин. А псы.
…Второй раз Белюстина и всех его розенкрейцеров взяли весной зз-го. Все, кроме Белюстина, отправились в лагеря.
Белюстина отпустили.
….В третий раз он попал на Лубянку в сороковом. На закрытом слушании присутствовала какая-то шишка из Спецотдела. Белюстин получил десять лет.
Где он сидел — неизвестно.
Когда и как умер — загадка.
Человеко-зверь с отменным чутьем, талантливый фальсификатор, Белюстин поступил так, как поступил бы настоящий алхимик. Нигредо — часть процесса Великого делания. Символическая смерть — и перевоплощение алхимика.