Первый отряд. Истина
Шрифт:
Он тихо шепчет:
— Наш враг коварен, как сам Враг рода человеческого.
Он шепчет мне в ухо:
— Ты права, дитя мое, это начало новой войны.
Он говорит:
— Мы тут не любим всяких гэбистов, секретных сотрудников и иже с ими. Но мы сотрудничаем. Если дело правое, мы всегда сотрудничаем… Они и совхоз у нас тут устраивали, и санаторий, и госпиталь, и концлагерь, и военную часть. — Он вынимает из просторного кармана мобильник. — Но в ту войну мы сотрудничали… — он набирает номер и прислоняет
— Кто вы? — Я вырываюсь из его пухлых рук, из теплых складок его живота. — Кто вы? Кто вы? Что происходит?
— Я — хранитель, — говорит отец Александр, торжественно поднимаясь и выпячивая вперед круглое пузо. — Я всего лишь простой хранитель, но ты, я надеюсь, воин. И я должен отдать тебе кое-что, Ника… В назначенный час Хранитель передает Воину оружие… — Он яростно косится на дверь. — Палыч, ты где там, а?!
На пороге возникает сизый мужичок в трениках, похожий на слесаря. Руки у мужичка запачканы чем-то черным и бурым. В руках у мужичка меч. Он шмыгает носом и делает шаг в мою сторону.
— Стой, я сам. — Отец Александр отбирает у мужичка меч.
Я по-прежнему сижу на подгнившем полосатом матрасе. Я смотрю на сумасшедшего попа и на пьяного слесаря, на темный, дымчато-серый клинок. Его сталь похожа на бархатную змеиную шкурку. Я смотрю на ее струистый узор и не могу шевельнуться. Кто-то злой и веселый — тот самый, внутри меня, — начинает тихо хихикать. Он трясется внутри меня, там, где солнечное сплетение, где у человека душа, — он трясется, и я трясусь вместе с ним, мелко-мелко, почти незаметно.
Отец Александр подходит ко мне вплотную. Меч он держит за рукоятку обеими руками.
Он просит Палыча выйти из кельи — и Палыч, недовольно крякнув, выходит. Он просит меня встать на колени и склонить голову. Я выполняю. Мне почти все равно.
— Правильно поступает тот, кто относится к миру, как к сновидению, — говорю я.
— Истинно так, — отвечает отец Александр. — А теперь, дитя мое, слушай, что я скажу. Величайшая честь для меня передать тебе эту катану — я делаю это так же, как в свое время отец Николай, царствие ему небесное, передал ее Надежде Руслановой…
…Он говорит долго. О том, что эта катана — древнее оружие, принадлежавшее когда-то самурайскому роду Китакуба. О том, что воины этого рода были великими охотниками за демонами, колдунами и оборотнями, и катана помогала им в этой охоте, ибо только его заговоренная сталь была способна пронзать нечувствительную к любой другой стали плоть нелюдей. О том, что эта катана повинуется лишь своему хозяину и никому больше. О том, что в 1911 году отважный полковник Китакубо, умирая, завещал ее своему ученику — плененному им
…Он рассказывает о том, как солдат Николай вернулся в Россию и стал послушником Георгиевского монастыря. О том, как в тридцатом году, когда люди в форме и в штатском разрушили храм и сбросили в море крест со скалы Святого явления, а высокий худой человек, представившийся генералом Беловым, вежливо предложил отцу Николаю сотрудничать, он плюнул этому человеку в лицо и в гневе покинул монастырь. И о том, как после начала войны он все же согласился сотрудничать. Сотрудничать со Спецотделом.
…Он говорит, что монах вернулся в место, которое было монастырем, а стало курсами для сержантов и офицеров Приморской армии, в сопровождении генерала Белова. Что генерала Белова он отчего-то прилюдно называл «графом». Что они вместе извлекли из тайника древний японский меч, и увезли его в Москву, и отдали девочке, которую звали Надеждой. Что эта девочка храбро сражалась в войну и была истинным Воином, а когда дух Воина оставил ее, она вернула оружие монаху и он снова привез катану сюда. В свой монастырь. В то, что раньше было монастырем.
…Он говорит, в сорок четвертом году, когда Крым был освобожден, в монастырских стенах разместилась воинская часть Черноморского флота. Некоторые из морских офицеров тоже сотрудничали. Из них отец Николай успел назначить первых Хранителей. А потом он погиб. Погиб нелепо и страшно, но речь сейчас не об этом.
…Он говорит, эта катана предназначена мне. Так распорядился Подбельский.
Он говорит, у меня особая миссия.
Он говорит:
— Подумай о своих мертвых друзьях. О своем мертвом учителе.
Он говорит:
— Вторая щека — хорошо. Но око за око в данном случае лучше.
…Он говорит долго. Он говорит вроде бы правду. Он говорит — а я, оцепенев, слушаю. Только когда мои ноги сводит от боли и я понимаю, что все это время провела на коленях, только когда он протягивает мне эту катану и я понимаю, что он действительно собирается отдать ее мне, только когда я вдруг вспоминаю, что они все мертвы, что все они умерли естественной смертью, — только тогда я поднимаюсь с колен и медленно иду к выходу.
Отец Александр стоит посреди кельи с катаной в руках. Круглый живот выпирает из-под его черной рясы. Щеки под жидкой бородой пунцового цвета. Он похож на ряженого. На ярмарочного Петрушку, спьяну перепутавшего костюм и прихватившего вместо привычной деревянной дубинки орудие убийства из совершенно другого спектакля.
— Ты что, не возьмешь катану? — шепчет отец Александр. Его губы дрожат. Он похож на грустного клоуна.
— Нет, — говорю ему я.
Нет. Ответ отрицательный.