Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине

Успенский Владимир Дмитриевич

– Продолжайте, пожалуйста. Полуобморочное состояние, вызванное голодом, появлялось у него уже несколько раз. Нельзя, значит, думать о еде, надо гнать всякую мысль о ней.

Кризис назрел, силы израсходованы. Некоторые товарищи близки к отчаянию. Именно поэтому Михаил Иванович созвал их сюда. Если опустить руки, катастрофа неизбежна, жизнь в большом пролетарском центре замрет, Петроград окажется во власти тьмы и анархии. Во что бы то ни стало нужно поддерживать хотя бы слабое биение пульса, бороться до последней возможности.

Об этом он и повел речь, как только закончил выступление

председатель топливной секции. Заговорил с несвойственной ему резкостью, делая большие паузы, чтобы хватило сил.

– Дрова будут в марте. Заготовки выполняются. До марта мы обязаны дотянуть. Без ссылок и оговорок. Вся броневая группа предприятий, весь Водосвет будет работать. Водопровод, электростанции, трамвай, мельницы - вот главное. Без воды нельзя. Воду населению - круглые сутки. Остальное урежем. Трамвай будет ходить двенадцать часов. Свет в город подавать десять часов в сутки, но подавать обязательно.

– Я только что говорил о невозможности, - обиженно вставил председатель топливной секции.

– Знаю. Каждый пуд нефти, каждый пуд угля, каждую сажень дров будем распределять вместе. Не жалейте заборов и старых деревянных построек.

Михаил Иванович перевел дыхание, ища глазами товарища, отвечавшего за снабжение продовольствием.

– Как сегодня?

– Выдали по осьмушке хлеба только рабочим, служащим и детям. Завтра такой же паек. На складах останется лишь сахар. Его раздадим послезавтра.

– Продотряды возвращаются?

– Ждем с часу на час.

– Немедленно всю секцию разошлите по заводам и фабрикам. Подчеркиваю - немедленно. Создавайте и сразу же отправляйте в деревню новые продовольственные отряды. Берите со складов мануфактуру.

– Деньги, - подсказал кто-то.

– Деньги крестьянину сейчас не нужны, - возразил Калинин.
– Скобяные товары в цене. Пилы, топоры, гвозди, - он снова передохнул.
– Москва обещала помочь, но Москве тоже трудно, товарищи. Мы сами за все в ответе!

5

Возвращаясь домой, он каждый раз испытывал теперь какую-то неловкость. Чудился укор в детских глазах, которые на исхудавших лицах казались особенно большими и выразительными. Нет, дети не ждали от Михаила Ивановича пряников или конфет - хотя бы маленький кусок черного хлеба, это был бы для них праздник!

При отце дети не жаловались на голод, не просили есть. Так велела им мать. Но каково было Екатерине Ивановне, когда она оставалась с ними одна! Юля в эту зиму почти не поднималась с постели, переваливала из одной болезни в другую, настолько высохла, что ручонки казались прозрачными. Мальчики развлекали ее, читали вслух книги. Но и они стали вялыми, тихими. У самой Екатерины Ивановны, как в девичью пору, резко выделялся на осунувшемся лице нос. Платья, тесные год назад, теперь свободно болтались на ней и требовали перешивки.

Нынче жена встретила его радостной и немного смущенной улыбкой.

– Женщина приходила из деревни, записку передала. Помнишь, землемер у тебя был, длинный такой?

– Конечно. В уезд отпросился, мы не возражали, там он нужней.

– Доволен он. Кланяется всем, пишет, что работы много, а на досуге охотой промышляет,

зайцев силками ловит. Нам одного прислал, - опять смущенно и просительно улыбнулась она.

Принесла из холодных сеней закоченевшую длинную тушку с обрубками вместо ног. Цепко держала ее, испытующе и даже со страхом смотрела в лицо мужа. Екатерина Ивановна не произнесла ни слова, но он понял все, что она хотела сказать сейчас, о чем молила его:

«Не отдавай, - взглядом просила жена, - не отдавай мясо в общий котел. Ведь ты не обязан, ведь это не паек, а случайность. Это подарок. Для всей коммуны этот заяц будет почти незаметен. А для семьи два килограмма мяса - огромное богатство! В них наше здоровье, наше спасение!»

«Нет, - качнул головой Михаил Иванович, борясь с соблазном.
– Нет и нет! Все отдают то, что имеют, без остатка. Только верная дружба и взаимная выручка помогут нам пережить беду».

«Подожди, подумай! Вспомни эту голодную неделю. Пятьдесят граммов хлеба в день, тоненький ломтик. Утром - две вареные картошки на человека. В обед - пустой суп из картофельных очисток. Вечером - стакан пустого чая. С нетом. Лишь один раз мы дали детям по крохотному кусочку сахара... Ты ведь знаешь, я забочусь не о себе. Мальчики наши, как скелеты, Юля не встает. А здесь - два килограмма!»

«И ты пойми, Катя: не только мы, все вокруг в таком положении. Если я отступлю один раз, то не выдержу и другой, и третий. У меня городское хозяйство, у меня склады, у меня соблазны. Как я упрекну или накажу провинившегося, если сам отойду от твердой нормы?!»

«Я очень прошу тебя!»

«Не проси - не могу!»

Этот разговор без слов длился не больше минуты. Михаил Иванович вздохнул, зябко повел плечами. Спросил:

– Кто дежурит на кухне?

– Котляковы.

– Отнеси.

Екатерина Ивановна, наклонив голову, вышла из комнаты.

Минут через двадцать, успокоившись, она позвала мужа обедать. Сели за стол. Дети торопливо хлебали горячую воду, на которой сиротливо плавали несколько блесток масла, отодвигали ложками разварившиеся картофельные очистки, приберегая их под конец, вместо второго.

Михаил Иванович машинально подносил ложку ко рту, рассеянно отвечал на вопросы. Через открытую дверь он видел на белой подушке голову Юли с такими же, как у матери, крупными чертами лица. Дочка слабо улыбалась ему, а он боялся встретиться с ней глазами и мучительно думал все о том зайце... Как нужны сейчас девочке две-три чашки хорошего бульона. Они, возможно, подняли бы ее на ноги. Но и у соседей тоже больные дети... Ах, Юлька, ты Юлька!..

Погрузившись в свои думы, он не замечал пристального взгляда жены. Последнее время они редко виделись при дневном свете, и только сейчас Екатерина Ивановна обнаружила, как изменился, состарился муж. Он и всегда-то был щуплым, а теперь не поймешь, в чем душа держится. Поникли кончики усов. Черные, зачесанные назад волосы все еще густы, но в них, особенно на висках, появились седые пряди. А бородка стала серебристой, будто выморозила ее стужа, выкрасила в свой цвет.

Глаза у него быстро слабеют. Поднял очки в металлической оправе на лоб, щурится беспомощно и устало.