Первый среди Равных
Шрифт:
Обыватели соседних селений боялись нарушить запрет; в течение нескольких ближайших дней голодные волки и хищные птицы могли до отвала насытиться человеческим мясом…
Местные власти, оправдывая «мстителей», заметили, что «прискорбное» событие явилось результатом «негодования добрых граждан при вести о тулонском мятеже».
Вслед за тем 17 прериаля (5 июня) пролилась кровь и в самом Марселе, в форте Сен-Жан.
Это была наиболее массовая из акций термидорианского террора; она тщательно
Уже с 1 прериаля заключенным почти перестали выдавать пищу. У них отобрали складные кровати, ремни от матрацев, ложки и вилки — одним словом, все предметы, которые, как было сказано в инструкции, «можно использовать ради лишения себя жизни в приступе отчаяния, вызванного какими-либо внешними обстоятельствами».
Власти хорошо позаботились, чтобы убийцы не остались без своей кровавой забавы.
Сигнал был дан в пять часов пополудни.
Щеголеватые молодые люди, вооружённые саблями, кинжалами и пистолетами, проникли в форт. Подвергнув для формы аресту помощника коменданта крепости, они начали без излишней спешки обходить камеры…
У камер под номерами 1 и 9 их ожидал неприятный сюрприз: арестованные столь тщательно забаррикадировались, что выбить двери никак не удавалось. Тогда «рыцари Солнца» начали стрелять сквозь дверные решётки и подбрасывать внутрь горящую серу, чтобы вызвать удушье непокорных. Во всех остальных камерах они справились довольно успешно, так что к половине девятого, когда наконец появились уполномоченные Конвента, окружённые стражей, свыше сотни изуродованных трупов уже валялось в коридорах и на дворе форта.
Однако кровавая «работа» ещё далеко не закончилась.
Комиссар Кадруа выразил недовольство:
— Идиоты! Разве у вас не было времени? Что вы так долго копаетесь?
«Молодцы» с окровавленными руками просили?
— Ещё час — и всё будет кончено!
Кадруа, пожав плечами, обернулся к свите:
— Ну что с ними поделаешь?
Затем буркнул:
— Ладно, я ухожу. Кончайте же быстрее…
…К ночи всего было истреблено около двухсот человек — весь наличный состав «террористов», содержавшихся в форте Сен-Жан…
…Лоран захлопнул папку, дальше читать не хотелось. Он думал: слава богу, что Бабёф сидел в то время в аррасской тюрьме — на северо-востоке страны белый терpop прошёл много слабее и не вызвал таких опустошений, как на юге.
Находясь в тюрьме Боде, Бабёф, разумеется, не мог знать всех подробностей белого террора, свирепствовавшего в Лионнэ, Провансе и Лангедоке, но слухи о зверствах «рыцарей Солнца» и «братьев Иисуса» доходила сюда постоянно.
Свою камеру Бабёф делил с журналистом-издателем Лебуа, как и он, доставленным из Парижа. В этой же и соседних тюрьмах находились многие демократы из разных департаментов. Иным из них даже не было предъявлено сколько-нибудь весомого обвинения. Так,
Бабёф произвел огромное впечатление на Жермена, решительного и пылкого патриота. Молодой офицер вскоре провозгласил себя учеником трибуна Гракха, заявил о безоговорочной готовности следовать всем его предначертаниям и занялся активной вербовкой «рыцарей ордена Равенства». Почувствовав искренность и энтузиазм Жермена, Бабёф в свою очередь проникся к нему доверием и не скрыл от него своих мыслей.
Жермен был первый, с кем он поделился своим великим планом.
Конечно же план родился не вдруг.
Его идейные истоки — теперь Лоран понимал это прекрасно — уходили ещё в предреволюционную пору, в годы ранней юности Бабёфа.
Лоран часто вспоминал слова друга из неотправленного письма 1786 года:
«Поверьте мне, всё придется разрушать, всё придется переделывать, пока не будет срыта до основания постройка, непригодная для благополучия всех людей, и пока её вновь не примутся воздвигать с самого фундамента, по абсолютно новому плану, в полном соответствии с требованиями свободного и совершенного развития».
Вот когда он впервыезаговорил о новом плане!
Конечно, в то время это было лишь озарение, предчувствие будущего. Только теперь план начал оформляться в своих главных чертах; именно здесь, в тюрьме Боде, когда за плечами был уже опыт разных этапов революции и когда сам автор плана получил наконец достаточный досуг для осмысления этого опыта.
Прошедшая революция выполнила первую часть задачи, хотя выполнила и её не до конца; но осталась полностью вторая, главная, созидательная часть — над нею много думал Бабёф и в прошлые годы, над нею особенно много думал он сейчас.
Он всегда был сторонником совершенного равенства. Не в пример руссоистам-якобинцам, мыслившим политическое равенство панацеей от всех зол, он полагал, что только равенство социальноедаст возможность человеку труда вздохнуть свободно. Но это социальное равенство он представлял себе не как уравнительство, не как результат «чёрного передела» — наделения всех и каждого равным клочком земли. В отличие от большинства самых смелых мыслителей предреволюционной эпохи и времени революции, он утверждал, что в основе подлинного, совершенного равенства должно лежать не разделение собственности, а объединение, обобществлениееё.