Первый среди Равных
Шрифт:
Но уклониться было невозможно: за спиной стоял жандарм.
Умолив соседей позаботиться о детях, женщина под конвоем отправилась в мэрию.
Гражданин Меньер оказался подслеповатым старичком довольно благообразного вида.
Он ласково поздоровался с Викторией и предложил ей сесть.
— Прошу вас, милая, сообщить адрес вашего мужа. Это необходимо для его и вашего блага.
— Но я не знаю, где он находится; его очень давно уже не было дома…
— Вот как? — улыбнулся Меньер. — И вас это не тревожит?…
О, как он старался!
— Отвечай, дрянь ты такая, или я сгною тебя в тюрьме! Отвечай, если не хочешь подохнуть вместе с твоими ублюдками!..
…Допрос длился с небольшими перерывами в течение двух суток. Потом, потеряв надежду узнать что-либо, усердный служака отправил Викторию в тюрьму Форс по обвинению в «соучастии в заговоре против правительства».
Казалось, всё рассчитано точно.
Мастера сыска были уверены, что безумно любивший своих детей Гракх Бабёф для спасения их от голодной смерти выйдет из надёжного убежища и как-то обнаружит себя.
Но расчёт оказался неверным.
Журналист обнаружил себя только тем, что в № 40 «Трибуна народа», вышедшем 5 вантоза (24 февраля), описав всю эту историю, разоблачил грязные приёмы правительства и пригвоздил его к позорному столбу.
Что же касается семьи Бабёфа, то она не осталась покинутой.
Члены Клуба Пантеона немедленно организовали подписку в пользу «заговорщицы» и её детей и взяли их под свою охрану и опеку.
«Агитаторы пантеонского Общества, — доносил полицейский агент, — появляются в предместье Сен-Мартен и там распространяют членские карточки среди рабочих». Это была правда.
Общество продолжало расти, пополняясь людьми труда.
Число его членов уже перевалило за две тысячи.
Одновременно менялось и магистральное направление деятельности «истинных пантеонцев»: она приобретала всё более боевой, антиправительственный характер.
С конца плювиоза (середина февраля) председателем Клуба был избран Буонарроти. Под его руководством Клуб начал заниматься животрепещущими вопросами: проблемой бумажных денег, свободой печати, судебным законодательством. Теперь пантеонцы не останавливались перед энергичным неодобрением политики Директории и даже отваживались представлять ей весьма оппозиционные адреса. Помощь жене Бабёфа, арестованной по распоряжению правительства, была прямым вызовом Директории; ещё большим вызовом стала резолюция Клуба о чтении вслух на своих заседаниях отрывков из «Трибуна народа».
Этот акт открытой солидарности с «преступником», скрывающимся от властей и «издевающимся над законом», не мог остаться незамеченным и безнаказанным.
К концу зимы IV года Республики Директория полностью отказалась от демократического
Потерпев полную неудачу в попытках стабилизации экономики, оказавшись в условиях финансового краха, усугублявшего экономический кризис, правительство сделало резкий крен вправо: теперь подъём революционного движения беспокоил власти в гораздо большей мере, чем роялистская угроза.
Если на первых порах высшая администрация, рассчитывавшая использовать возрождавшиеся народные общества в своих интересах, относилась к Клубу Пантеона довольно благожелательно, то постепенно, видя, что планы её далеки от осуществления, она радикально меняла своё отношение. В ответ на последние действия пантеонцев Директория решила уничтожить непокорных.
8 вантоза (27 февраля) вышел приказ о закрытии Клуба.
На следующий день командующий внутренней армией генерал Бонапарт выполнил приказ и запер на замок двери Клуба.
Однако конец Пантеона, как и распад «комитета Амара», не вызвал тревоги в сердцах Равных.
Основа была заложена.
В № 42 «Трибуна народа», увидевшем свет 24 жерминаля (14 апреля), Бабёф, обращаясь к своим подписчикам, доверительно сообщал: «Друзья! Я совсем не должен был говорить с вами сегодня. Я прерываю другую работу, требующую большого времени и сил, ради того, чтобы поспешно сказать вам несколько слов…»
«Работа, требующая большого времени и сил» заставила журналиста вскоре и вовсе бросить газету: следующий, 43-й номер стал последним.
Теперь трибуну Гракху было не до бесед с читателями.
От слов он готовился перейти к действиям.
Как трудно уловить момент любого качественного сдвига!
Да и есть ли он, этот момент?
Не началось ли то, что существует сегодня, ещё вчера, ещё неделю, ещё месяц назад?
И существует ли оно сегодня в полной мере, или это лишь эмбрион того, что случится завтра, послезавтра, через месяц, через год?…
Конечно, уже Великий план Бабёфа предопределил действия; они содержались в самом плане как органичная его часть, без которой он превратился бы в иллюзию, в красивую мечту, одну из тех, что в разные времена создавались многочисленными авторами социальных утопий.
И конечно же всё то, что происходило после создания Великого плана, являлось уже действиями: и зимняя кампания «Трибуна народа», и Клуб Пантеона, и «комитет Амара».
И всё же…
И всё же это была лишь увертюра, только первые опыты, не имеющие прямых последствий. Позднее Буонарроти утверждал, что Бабёф, не участвовавший ни в одном из этих начинаний, решил, что с пробами нужно кончать, настал момент.
Значит, момент всё же был.
И, вероятно, наступил он тогда, когда трое главных заговорщиков — Бабёф, Феликс Лепелетье и Сильвен Марешаль — от тайного соглашения о единстве мыслей своих публицистических работ пришли к тайному же соглашению о создании единого центра руководства.