Первый удар. Книга 1. У водонапорной башни
Шрифт:
Полетта уже знает, что последует за этими словами. Ежедневно, в полдень и вечером, когда молоденькие продавщицы, работающие в старом городе, спешат домой, мясник, выглядывая из-за шторки, жадно наблюдает за развертывающейся на улице сценой. Услышав гудок, американские солдаты высыпают толпой из-под арки старинного госпиталя; они громко хохочут, энергично работают челюстями, жуя свою резинку. Торопясь, отталкивая друг друга, они стараются занять на краю тротуара наиболее выгодную позицию. И когда мимо них проходят девушки, американцы предлагают: «Прогуляемся, мамзель?» — процеживая слова сквозь резиновую жвачку, грубо острят,
— Ну как?
Полетта отчетливо представляет себе, как мясник подталкивает локтем рыбника. Она знает, что и Жизель иной раз любуется из спальни этим зрелищем. Жизель ведь просто помешана на всяких сомнительных похождениях.
— Ну как, забавно?
— А родители, что же, молчат?
— Подите вы! Барышни достаточно взрослые, знают, что делают. Небось, половина из них видала виды. Впрочем, чего и ждать от теперешней молодежи.
Полетта представляет себе похотливо поблескивающие глазки мясника.
Нельзя забыть, как мясник поглядел на нее, когда она в первый раз пришла на работу к Жизели. Полетта растерянно смотрела тогда на все это мясное изобилие и думала: «Хорошо бы побаловать Анри отбивной котлетой». А мясник, словно угадав ее мысли, шепнул:
— Если тебе хочется мяса, пожалуйста, можешь заработать…
Полетта, робкая по натуре, промолчала. И правильно сделала. Увидев глазки мясника, она поняла смысл его слов.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
О чем мечтают люди ночью
Давно пора убрать клетку. Пусть уж лучше голая стена, чем пустая клетка.
Конечно, они сглупили, не надо было продавать попугая. Хотя это только так говорится, что продали, а на самом деле отдали за долг. Попугая забрал лавочник, отпускавший в кредит молоко. Ему приглянулась красивая птица. Лавочник уверял, что попугая он берет только в качестве залога, желая помочь соседям, и, конечно, отдаст обратно, когда ему уплатят долг. С попугаем было как-то веселей: он стал членом семьи. Детишки горько плакали. Им объяснили, что попугая унес на время тот самый дядя, который дает молоко: иногда ведь папа и мама целый месяц не платят ему денег. Подумаешь — молоко! Дети считали, что оно само собой берется. И попугаи тоже. Ведь попугай у них давно. Достался он Анри и Полетте от одного моряка, который расчувствовался под хмельком и уступил диковинную птицу за бесценок; получилось очень кстати, вместо свадебного подарка. Клетка обошлась дороже самого попугая. Но теперь, когда она опустела, действительно лучше убрать ее совсем.
— Завтра же я сниму клетку, — заявляет Анри, — не знаю только, куда мы ее денем.
— Давай пока спрячем. Мало ли что бывает. А вдруг опять пригодится, — отвечает Полетта.
Они только что легли. Ночь выдалась славная, тихая, яркий, чистый свет луны льется в щели ставен. Анри и Полетта лежат рядышком, держась за руки, словно дети.
— Знаешь, Анри, это теперь для меня самые лучшие часы.
Анри сжимает пальцы Полетты и поворачивается к ней. Другой рукой он нежно гладит ей плечо, шею.
— Полетта!
Он
— Ты устала? Голова у тебя не болит?
— Нет, ничего.
Совсем рядом слышится ровное дыхание ребятишек.
— Ну, как его ручка, лучше?
— По-моему, подживает, но уж очень сильный ожог. Не знаю, хорошо ли мы сделали, что прикладывали пикриновую кислоту, как ты думаешь? Правда, ничего другого не оказалось, а боюсь, как бы от кислоты не стало хуже.
— Какое несчастье, что им приходится сидеть одним. Я уверен, что при тебе ничего бы не случилось.
Полетта чуть было не ответила: «А на что бы мы стали жить, если бы я не зарабатывала?», но во-время удержалась. Она отлично знает, о чем думает Анри и о чем он никогда не говорит вслух: уже не первую неделю вся семья живет только на ее заработок. А для мужчины это очень нелегко. Когда за день столько накипает на сердце, любить, жалеть как раз и означает не касаться, не трогать всех этих ужасных вопросов. Нельзя говорить все, что думаешь, а то невольно заденешь близкого человека неосторожным словом. Конечно, без этой проклятой нищеты и всего, чем она чревата, любовь означает совсем другое. Тогда можно сказать любимому все, что приходит в голову, не выбирая слов. Тогда делишься всем без утайки. И не нужно замыкать свое сердце, гнать прочь мучительные мысли. Но Анри сейчас думает о своем.
— Если бы у меня было свободное время, — говорит он, — я бы мог найти работу; хоть какую-нибудь, а нашел бы.
Но теперь уже Полетта поворачивается к Анри и, смеясь, щиплет его за руку.
— Не болтай глупостей. Ты отлично знаешь, что я об этом совсем и не думаю.
Анри вытягивается на спине. Ему приятно лежать чуть ниже ее плеча, словно она старше его, словно он у нее под крылышком. Как хорошо, что Полетта все понимает… Еще отраднее чувствовать рядом с собой подругу, когда знаешь, что она одобряет все твои поступки.
— Мы ведь хотим изменить нашу жизнь, ради этого стоит отдать все свои силы, — продолжает Анри, как бы желая окончательно убедить Полетту и почувствовать, что жена разделяет его мысли. — Ну вот, скажем, я решу в один прекрасный день, что главное — это выпутаться нам самим. Начну подрабатывать, ведь не глупее же я других; предположим даже, мне удастся принести домой немного денег, — все равно и у нас дома и у всех будет все та же нищета. Надо смотреть глубже. Конечно, нам сейчас тяжело, тяжелей, чем другим, но мы знаем, что рано или поздно все переменится. Станет на свое место. Мне приятно будет сознавать, что и я тоже послужил общему делу… Я считал бы, что прожил свою жизнь напрасно, если бы не сделал всего, чтобы приблизить победу.
Полетта ласково прикладывает палец к его губам, словно желая сказать: «Да знаю, все знаю, можешь меня не убеждать». Анри замолкает на минуту и щелкает зубами, как будто хочет откусить дерзкий палец.
— Ну, кончил свою речь? — поддразнивает Полетта.
Ночь и тишина приводят с собой юность. Сон спускается ясный, тихий, как летние сумерки. Сам ты чувствуешь себя чистым, легким, и на минуту от тебя отступают все тяготы жизни. И пусть ты беден, но у тебя молодые руки, молодые мускулы, молодые губы. Тебе двадцать пять лет. В твоих речах приоткрывается будущее, тебя переполняют молодость, желание жить, любить.