Первый узбек
Шрифт:
Лайло сама доила коров, а перед дойкой что-то шептала в их пушистые уши. Заговаривала их, что ли? Возле стойла было так же чисто, как в большом дворе. И сами коровы лоснились гладкими коричневыми боками. Молока хватало теперь не только для малышей, но и катык сделать, и для курта оставалось. Говорят, что курт привезли с собой монголы. Может быть и так, никто уже и не припомнит этого. Но белые шарики, скатанные из кислого молока и высушенные в тени, были едва ли не самым распространённым лакомством для детей и хорошим подспорьем для тех, кто отправляется в дальнюю дорогу, – сытно и жажду утоляет хорошо. Вкуснее курта, чем делала его Лайло, никто в их доме не пробовал. Когда Зумрад попыталась заговорить обо всём этом с Лайло, та только насупилась,
– Дома у нас были коровы. Много. Я их сильно любила. У них большие глаза. Теперь их мои дяди забрали. Наверное. Они жадные. Мастерская у папы была. Ковры делал. А я маме помогала. Мы молоко и катык продавали. И курт тоже делали. Мама моя научила меня этому. – Несколько слов – и вся жизнь!
В её гортанном голосе звучала застарелая боль, соединённая с печалью незабытой потери. У Зумрад сжалось сердце – она-то совсем не думала о том, что ребёнок ничего не забыл и страдает, мучается.
Может быть, её домой отправить?
– Лайло, дочка, может, тебе лучше домой уехать?
Та подняла на Зумрад заплаканные глаза:
– Вы меня гоните? За что? Я стараюсь работать. И разговаривать по-вашему учусь. Просто я глупая. Если надо, отправляйте. – Голос её дрожал. Даже низкие нотки в голосе стали дребезжащими и скрипучими, бренчали несмазанным колесом арбы. По щекам по током струились слёзы. – Но я не хочу. Здесь могилы моих родителей. Там дяди, они не добрые. Они бы никогда незнакомую нищенку в дом не взяли. А вы добрые. Не отправляйте меня. Пожалуйста.
Я ещё больше буду работать.
– Ну что ты, дочка, тебя никто не отправляет, просто я подумала…
Лайло порывисто схватила Зумрад за руку, прижала к своей груди и прошептала:
– Спасибо, матушка! – впервые так назвав Зумрад, она оставила всю свою прежнюю жизнь за порогом забвения.
Через три года заброшенный садовый участок и молхону узнать было невозможно. Народившихся телят не стали продавать, их выпоили неснятым молоком, кормили как на убой, и скоро они заменили старых коров. А там и новый приплод подошёл. Десяток баранов паслись на скудной растительности по берегу Акдарьи, но и им перепадали то репа, то морковка, то пучки клевера, который привольно разросся почти на половине делянки. Клевер косили каждые две луны, было бы побольше воды – косили бы каждую луну. Но воду надо было таскать из Акдарьи вёдрами. Тут уже вмешался Халил. Он видел, как работает эта девочка, и вместе с сыновьями соорудил чорхпорок, наполнявший большую бадью. Был ещё кусок земли, засеянный овсом, его косили и заготавливали на зиму. После овса тут же сажали капусту, чтобы место не пустовало, как говорила Лайло. Да что там пустовать – не было лоскутка с головной платок, который Лайло упустила бы.
После появления сироты в их доме, уже на другой год, Зарина перестала покупать на базаре овощи, зелень и фрукты, всё было своё. И ещё одна помощница появилась у Лайло – средняя дочка Зумрад полюбила задний двор, всё ей там было интересно: и коровы, и зелёные побеги плодовых деревьев, и засеянный клевером участок. Айгуль была младше Лайло всего на три года, но вся домашняя работа у неё валилось из рук, только что двор хорошо подметала. Расул и его безымянный помощник после очередной выволочки Лайло, разругавшись с хозяином вдрызг, сгинули, как дурной сон. Халил послушал Зумрад и Зарину, в один голос утверждавших, что таких лентяев на всём свете не сыскать.
Вместо них работал один пожилой, но ещё крепкий кипчак, найденный на базаре неугомонной Лайло. Пожилой мужчина сидел на корточках в толпе мардикёров, и никто из хозяев, нуждающихся в работнике, к нему не подходил – больно стар. Она поговорила с ним совсем немного и тут же доложила Зумрад:
– Хороший человек. Хороший работник. Одинокий. Вдовец. Дочки замужем. Сыновей нет, оттого и дом потерял. Кибитка на участке есть, там будет жить. Кушать с нами. Зовут Зия ака. – Тут она заулыбалась, показав ровные белые зубки, и добавила: – Очень работящий. Хороший человек, добрый. – Лайло показала глазами на собаку, которая жалась к ногам Зии. – Посмотрите, матушка, собака гладкая и не голодная, а ведь её каждый день кормить надо, поэтому я и говорю, что человек он добрый. Собака тоже в хозяйстве пригодится. Будет предупреждать, если чужой человек заберётся в сад. Или если мальчишки захотят отведать наши яблоки и орехи.
Зумрад удивлялась тому, как говорила Лайло – только по делу, ни одного лишнего слова. Фразы рублены словно тесаком, чёткие и короткие. В её окружении все старались говорить цветистым языком, добавляя какие-то красивости, яркие сравнения, от которых на сердце становилось легко и приятно. Хоть и неправда, а всё равно лестно! То соседка сравнит её с райской пери, то кудо скажет, что такой умной женщины свет не видывал. А уж дочки и сыновья просто рассыпались в похвалах. И муж красивых слов не жалел. А вот у Лайло словно заноза в языке застряла. Может, голоса своего стесняется, а может, ещё плохо язык знает. Но это не так. Втихомолку, скрываясь ото всех, Лайло сочиняла стихи, и все они были про её любимиц, про коров. Зумрад случайно подслушала, сначала рассердилась, стихи про коров! А потом поняла: что Лайло любила, про то и сочиняла:
Две коровы, два телёнка, и мычат они так звонко.
Я люблю смотреть на них, когда рядом нет чужих.
У коровы молоко, очень белое оно.
Подою корову утром, чтоб назавтра сделать курта.
Дети любят молоко, очень вкусное оно.
Если сквасить его днём, завтра станет катыком.
Зумрад хотела посмеяться над Лайло, но подумала и решила ни кому ничего не говорить – пусть сочиняет, если это ей помогает в работе. Несмотря на свой юный возраст, Лайло так хорошо справлялась с участком, что в дом стали заглядывать свахи, – такая работница в любом хозяйстве будет желанной. Лайло весь световой день возилась в огороде: полола, прореживала, поливала, ухаживала за плодовыми деревьями, подрезала, окучивала. Зия не отставал. Несмотря на возраст, работал так хорошо, что Зумрад решила платить ему больше на десять медных фельсов. Она безуспешно ломала голову – как удержать драгоценную работницу, чтобы из рук не уплыла? Может, за Саида выдать замуж?
Но совсем недавно Зумрад подметила, что уж совсем не по-отцовски смотрит на Лайло Халил. Вначале это опечалило её, она вспомнила обещание, которое муж дал на свадьбе – не брать второй жены. Но время текучая река, её любимый молод, а Зумрад уже тридцать пять лет. Именно в этом возрасте умерла Муниса, её свекровь. Если она умрёт, то Халил женится, это так же точно, как и то, что по утрам восходит солнце. Придёт в дом неизвестная женщина, всё добро, которое годами наживалось, достанется неведомо кому. Наверняка разлучница родит детей, а остальные побоку… А вот если Лайло?
Зумрад стала думать, мысли перескакивали с одного на другое. Теперь, когда в доме всё благополучно, можно иногда посидеть сложа руки, прохлаждаясь на женской половине. Она почему-то вспомнила историю появления в Афарикенте прадеда Халила, Тахира. Грустная история. Поучительная.
Место для дома, в котором жила теперь Зумрад, Тахир выбрал сам. Тогда Афарикент был значительно меньше. Ближе к мечети, к площади всё было застроено – мышь не протиснется. Прадеду пришлось строить дом на окраине, на берегу реки. Но места себе отхватил столько, что на усадьбу богатого человека хватит. Первое, что Тахир сделал, обнёс участок высоким дувалом. Две луны ломался на этой работе с тремя работниками, но дувал до сих пор нигде не обвалился. За его домом уже целая улица отстроена – что вдоль дороги, что напротив. В то время, когда был жив ещё Шакир, сын Тахира, вокруг города была построена оборонительная стена, так и оказался дом прадеда невдалеке от дворца султана.