Пёрышко

Иванова Ксюша

– Эх, ты, отец, не видишь, что дочка твоя - особенная. Это она перышком-то игралась! А значит это, что и ее счастливая судьба ждет. Вырастет и встретит своего любимого, и перышко вот здесь, - встала на цыпочки до грудки дотянулась, погладила по рубашечке.
– Поможет ей, подскажет. 

***

Как не пророчила бабушка, а все же придется нам с мужем расстаться! Ладе три зимы исполнилось уже. В поход на вятичей князь собрался. А Богдан войском править был должен - главный воевода он. Завтра уезжать уже, а как отпустить его, не ведаю! 

Бабушка

одно твердит: "К себе прислушайся, сердце подскажет, как его судьба сложится". Да только сердце мое совсем другое твердило. А я ему всегда послушна была. 

Заранее подготовилась. Но ему о том не сказала, конечно. Знала, что Богдан не позволит. Да еще и о другом думала. О том, что прощаться со мной сегодня ночью он будет. И хоть утра боялась, ночи все равно с трепетом ждала. 

Поздно он вернулся - темно уже стало. Уложила я дочку, мать с бабушкой спали уже давно. Села на крылечко и жду его. Спешит, торопится - рубаху белую издалека видно даже ночью темной. И сама усидеть не смогла, навстречу выскочила. Сердце в груди почему-то, как молотом по наковальне стучало. Кинулась к нему, а он на руки поднял, прижал к груди прямо у дома перед воротами.

***

Столько слов сказать ей хотелось, да, как только увидел ее, бегущую в темноте от дома мне навстречу - все мысли из головы вылетели. Все слова забылись. Подхватил ее на руки. Как же прощаться с тобой мне не хочется! Как же горько мне уезжать, покидать вас. 

Возле бочки с водой на ноги поставил. Она полотенце уже приготовила, да и черпак деревянный рядом на скамейке стоял. Разделся я догола - темно, да и ворота от соседей скрывают. Встал перед бочкой, глаза закрыл, жду, когда лить воду начнет. Она на скамеечку влезла, воды из бочки зачерпнула и ко мне повернулась. 

– Ну, Ясна, скоро ты?
– глаза открыл, а она тело мое рассматривает. Особенно ту часть, что, ночь предвкушая, к ней тянется. 

– Какой ты у меня... красивый, сильный, большой! Так бы и смотрела на тебя весь век!

– И будешь. Вернусь, и все, как прежде станет.

– Не на прогулку идешь, убить могут, - поливать стала, и при словах таких страшных странно спокойным голос ее был. 

– Ты же колдунья, защитишь меня, отведешь беду. А если и ранят - вылечишь, - говорил ей это, а сам мыльнянкой, в шайке замоченной, тело натирал.

– Вылечу, даже не сомневайся!
– и улыбается.

Очень мне нравилось, что не плачет, как другие жены она. Что спокойной и веселой даже притворяется - не мучает, не рвет мне душу. Нет, не равнодушна она - любит, не хочет отпускать, но и боли своей не показывает.

Вытерся наскоро рушником, не раздумывая, и ей не позволяя, на руки подхватил и к сеновалу понес, прямо так, не одеваясь. На лесенку поставил, подтолкнул вверх. Она, посмеиваясь, полезла. Сам задумался - завтра-то мать рано встанет. За одеждой вернуться надобно. Пока ходил, наверх поднимался - Ясна раздеться успела. Залез наверх - а она на одеяле совсем голая лежит. Побросал вещи куда попало - сапоги

с сеновала вниз попадали! И к ней! В объятия ее горячие!

– Любимая моя, скучать по тебе буду очень!
– целую ее, а она снова улыбается.

– Не будешь. 

– Почему говоришь так?
– да, что с ней такое сегодня?

– Вы быстро вернетесь. Туда и назад. Не успеешь и соскучиться, - хорошо, если бы так и было!

– А ты по мне будешь?

– Конечно, муж мой! Ты в княжий двор идешь утром, а я сразу скучать по тебе начинаю. И вечером каждую минутку на крылечко выбегаю посмотреть - не идешь ли ты домой! ... Богдан, хватит разговаривать, иди ко мне! 

Рассмеялся я! Какая же она у меня - страстная, жаркая, ласковая! Как трогать ее тело приятно - на движение каждое мое отзывается.

– Полежи, милый мой, тебе отдохнуть нужно, - лукаво из-под ресниц взглянула и в плечи руками уперлась, опрокидывая на спину. Потянул ее за собой, чтобы сверху на мне ее тело было - по изгибам женственным ладонями водил, а потом ягодицы обхватил и легонько двигать вверх-вниз стал, чтобы плоть мою восставшую почувствовала она. Сама догадалась, как сделать нужно, чтобы нам обоим приятно было - ножки раздвинула и села на меня сверху. Теперь уже при движении каждом - влажными, горячими, скользкими складочками терлась. А когда постанывать она стала, понял я, что пора уже. Приподнял ее немного и вошел в узкое лоно...

.... Только как ни гонишь прочь утро, все равно наступает оно. Вот и я с Ясной моей простился. Поцеловал ее возле ворот в последний раз. Как заведено у нас было, жены к княжему двору не ходили прощаться. Каждая возле избы стояла, мужа в дальний поход провожая. Мои женщины долго платками мне вслед махали. 

В последний раз в сторону дома, уже из города выезжая, посмотрел. Многие женщины еще возле дворов своих оставались, а у меня - никого. Ну, что ж поделать, ребенок-то еще маленький! Некогда им видно.

Войско в поход всегда груженое идет. За конниками и пешими воинами, повозки со скарбом всяким, с едой, с оружием... На вторые сутки ночью, когда сам лично дозорных проверял, услышал возле одной из повозок шум. Дозорный воришку поймал. Схватил за шкирку и тянет. А он упирается, да молча все, тихо. Слышу дозорный говорит:

– Как тебя зовут?

Тишина в ответ. 

– Что здесь делаешь?

Снова молчит.

– Вот я тебя сейчас к воеводе отведу!

И тут вдруг в тишине голос знакомый раздается:

– Не надо к воеводе! Только не это!

Думал, ослышался, показалось от тоски. Да только подбежал к повозке - дозорный мальчишку держит в шапке на глаза надвинутой. Осветил факелом - не может быть! Глазам своим не поверил! - Ясна! Что здесь делаешь?

Ох, разозлился сначала! 

***

Ох, думала, убьет он меня! Таким злым никогда не видывала! Схватил за руку и прочь от повозок потянул. Мимо спящих дружинников, мимо часовых, что вокруг всего лагеря ходят. Один из них окликнул: