Пес войны
Шрифт:
Противник не заставил себя долго ждать. Разбойники вынырнули из темноты и двигались они, вопреки ожиданиям, не беспорядочной толпой, а довольно правильным строем. Впервые Ирнар почувствовал что-то вроде беспокойства. Откуда всё-таки взялось подкрепление? Насколько можно было разглядеть в предрассветных сумерках, их и впрямь было не меньше пяти сотен. Но думать было уже некогда. Два отряда быстро сближались, однако бой начался совсем не там и не так, как предполагал Дорани.
Крики и лязг железа раздались слева. Обернувшись, полковник увидел, как его левый фланг сминается под напором невесть откуда взявшейся толпы. Это и вправду была толпа, неорганизованная и беспорядочная, и мечи и копья блестели в руках только передних рядов, а дальше напирали люди с дубинами,
Атакованный с двух сторон полк подался назад, Ирнар видел, как падают его солдаты, перед самой мордой его коня мелькнуло чьё-то скалящееся в усмешке лицо, что-то блеснуло, и Дорани едва успел отбить удар. Положение становилось сложным, но, как выяснилось, это было ещё не всё. Сзади донёсся нечленораздельный рёв, и ещё одна толпа налетела на растерявшихся коэнцев с тыла.
Боевой строй окончательно распался. Нельзя сказать, что коэнцы потеряли голову, нет, они продолжали отбиваться, но они оказались в меньшинстве, да и внезапность нападения сделала своё дело. Полк был обречён.
Ирнару Дорани удалось вырваться живым и даже вывести примерно четверть своих. С ними он вернулся в Коэну, где его ждал более чем холодный приём, и был вынужден подать в отставку. Позже он уехал в Тинин, счастливо избежав всех перипетий многочисленных последующих войн, и умер в глуши глубоким стариком, забытый и друзьями, и врагами. Впоследствии от рук восставших рабов терпели поражения и другие, куда более талантливые и именитые военачальники, но ему так и не простили того, что он был первым.
Во взятом повстанцами коэнском лагере было шумно. Победители считали добычу, радуясь её количеству, но более всего - своему первому крупному успеху. Это был уже не налёт на поместье, не ограбленный купеческий караван, а настоящая победа над регулярной воинской частью. Палатки безжалостно потрошились, и Гирхарт порадовался, что заранее озаботился послать надёжную охрану к полковничьему шатру.
Охрана оказалась на месте, палатка - цела и невредима, а внутри неё обнаружился Таскир.
– Богато живут в Коэнской армии, - заметил он при виде Гирхарта.
– Ни в чём себе не отказывают.
Гирхарт кивнул, оглядев гнутую мебель ценного дерева, свисающий с потолка бронзовый позолоченный светильник в виде цветочной гирлянды, шёлковое покрывало на походной кровати. На столе под светильником стояли серебряный винный кувшин, серебряные же чаши и лежали свёрнутые пергаменты и стопка табличек для письма, что было уже значительно интереснее.
– Хорошее вино, - оценил Таскир, налив себе из кувшина и пригубив.
– Тархи должно понравиться. Он, как это ни странно, в винах разбирается не хуже иного патриция.
– Угу, - согласился Гирхарт, разворачивая карту Вастаса и его окрестностей.
– Где он, кстати?
– Не знаю. Пойду поищу его, а потом мы вместе это посмотрим.
Вернулся Таскир один.
– Гирхарт, - сказал он, входя, и Гирхарт удивлённо поднял голову, услышав его напряженный голос, - Тархи погиб.
– Как?
– Как?
– переспросил Таскир.
– Обыкновенно. Как на войне погибают.
Вдвоём они вышли из палатки и прошли к окраине лагеря. Тело их товарища уже уложили на импровизированные носилки из подобранных копий и щита. Лицо Тархи искажала гримаса то ли муки, то ли ярости, лёгкий панцирь был залит кровью. Две раны, опытным глазом определил Гирхарт. Одна в грудь, другая в горло. Шагнув вперёд, он опустился на колени рядом с телом. Тархи больше нет, значит, собранные им разбойники остались без командира и кому-то придется их забрать, либо ему, либо Таскиру. Скорее ему, Таскир разбойный люд не очень-то жалует, имея с ним дело только по необходимости. Матерь милосердная, о чём он думает!
– Они заплатят и за это, - тихо сказал Гирхарт.
Время уже не бежало - мчалось галопом, и каждый день был на счету. Разгрома своих войск Коэна не простит, и как только о нём станет известно, за восставших примутся всерьёз. А значит, за эти дни требовалось превратить сошедшийся к ним сброд в хоть какое-то подобие армии. К удивлению Гирхарта, времени для этого оказалось даже больше, чем он рассчитывал. Видимо, в последние годы император изрядно поиздержался, воюя на два фронта, да ещё и пытаясь одновременно справиться с разбойниками и пиратами. Передышка была использована с толком. Собравшуюся толпу разбили на десятки и сотни, назначили им командиров и попытались преподать азы воинского устава. Все бойцы первого отряда стали десятниками и сотниками, и всё равно их не хватало. Ситуация усугублялась тем, что, прослышав о победе, к Вастасу стали стекаться новые добровольцы, и их число даже превысило ожидаемое. Всю эту ораву требовалось кормить и снаряжать, а пропитание приходилось добывать в уже изрядно разграбленной округе; с оружием же было ещё хуже. Всё, что было скоплено за прошедший год, разобрали до последнего ножа, и всё равно около трети осталось с пустыми руками, если не считать самодельных дубин и пращей. Доспехов же было совсем мало. Конечно, всё, что можно, сняли с убитых коэнцев, но всё равно...
Не хватало всего, но в первую очередь - дисциплины. Таскиру приходилось легче - и людей у него было поменьше, и люди эти были поспокойнее. Они шли сюда, достаточно чётко представляя, что их ждёт, и что они должны будут делать. Гирхартова же вольница пришла за свободой, понимая её исключительно как свободу убивать и грабить ненавистных хозяев, а заодно и всех, до кого удастся дотянуться. И с ходу втолковать им, как всё это соотносится с требованиями нести караульную службу и слушаться дурака-десятника, было невозможно - но необходимо. Гирхарт спал урывками и ел на ходу. Его лицо осунулось, глаза были обведены тёмными кругами, так что его несколько раз спрашивали, не заболел ли он. Гирхарт лишь отмахивался, с головой уйдя в водоворот неотложных дел.
Приходилось начинать с малого. Там, где не хватало подготовленных командиров, на десятки ставили тех, кого выбирали сами же рабы - и уж с них спрашивали за все нарушения. За дезертирство не карали: уход, как и приход, был свободным, не нравится служить - уходи, но вот обратно не примем. Даже на самовольные отлучки целых десятков пока приходилось закрывать глаза, если новобранцы возвращались до отбоя, так же как и на то, что новые бойцы творили во время этих отлучек.
Таскир как-то раз позвал Гирхарта в одно из крошечных селений в три двора у подножия Вастаса, где жили самые что ни на есть коренные рамальцы. То, что люди в нём были вырезаны подчистую, Гирхарта не удивило, но вот зачем понадобилось убивать скотину и собак, он так и не понял. Похоже было, что те, кто наведался сюда, опьянели от крови не хуже волков, наткнувшихся на неохраняемое овечье стадо. Все убитые были изуродованы, даже те, кому повезло погибнуть сразу в бесполезной попытке защититься, - кромсали уже мёртвых. Даан с Таскиром молча постояли над трупами женщины с задранной юбкой и ребёнка с выколотыми глазами. Рамалец ничего не сказал, но и так было ясно, что это дело рук Гирхатовых подчинённых.
Но Гирхарт проглотил и это. Найти тех, кто расправился с мирными крестьянами, было, наверное, не так уж и сложно, но он предпочёл не терять на это времени, его и так вечно не хватало. Окрестности Вастаса пустели, те, кто выжил, бежали, и возможности поразвлечься у жадных до крови "мстителей" становилось всё меньше.
К некоторому удивлению Гирхарта, неоценимым помощником в его делах оказалась Фрина. Её слава далеко разлетелась по окрестным землям, и теперь её очередное прорицание, гласившее, что лишь те, кто будет подчиняться предводителям, смогут увидеть победу и разделить с ними грядущую славу и богатство, заставило призадуматься даже самых буйных сорвиголов. И всё равно Гирхарт испытал что-то схожее с облегчением, когда разведчики привезли известие, что приближается новый коэнский отряд.