Пещера Лейхтвейса. Том третий
Шрифт:
— Убийство! Стража, сюда. Хотят убить императрицу.
Что последовало за этим, я не могу подробно описать. Точно короткое сновидение промелькнуло перед моими глазами.
Вдруг на всех концах и углах сада началось страшное оживление. Отовсюду стремились испуганные люди: я видела блеск алебард, я слышала звуки оружия, я слышала проклятия, ярость, сострадание; целый круг людей образовался возле меня и той дамы, которая еще крепко держала меня за руку. Красивый, стройный мужчина, которому почтительно уступили место, устремился к даме в шелковом платье и, рыдая, заключил ее в свои объятия.
— Неужели это правда, — кричал он, — тебя хотели убить, моя жена?! О, Боже, неужели действительно возможно на свете такое безбожие? Убить тебя, великодушнейшую, благороднейшую женщину, добрейшую императрицу, нежнейшую мать страны, убить тебя, которую всюду благословляют.
— Франц, Франц! — звала теперь государыня, ибо вам, Лейхтвейс, уже давно ясно, что та, которую я хотела убить, была не кто иная, как Мария Терезия. — Ах, Франц, как больно моему сердцу, что такое ужасное дело, такое отвратительное покушение могло зародиться в человеческом сердце.
— И еще женском, — произнес супруг императрицы Марии Терезии великий герцог Фридрих Лотарингский. — Как она хороша эта преступница, как ангельски хороша и в то же время как зла и как испорчена.
— Она, без сомнения, безумная, — сказала добрая императрица. — Ибо только от безумной и можно ожидать такого поступка. Да, я прошу Небо, которое я горячо благодарю за тебя, Франц, за наших детей и за нашу страну, я молю его милости, чтобы эта женщина, решившаяся меня убить, была безумная.
— Безумная она или нет, — сказал великий герцог, — она должна быть наказана, ты это обязана сделать для своего народа, Мария.
Потом он подошел ко мне, которая была окружена стражей и которой уже надели наручники, и спросил:
— Кто нанимал вас для этого убийства?
Никакого ответа. Я стояла бледная и без движений.
— Это невозможно, чтобы из личных интересов вы желали убить ее Величество Императрицу. Вы были орудием другого. Скажите сейчас, кто был этот другой и кто вам за это гнусное дело заплатил: вы будете тогда мягче наказаны.
Вдруг во время моего гипнотического состояния я вспомнила, что я выполнила не всю задачу, мои губы механически открылись, и резким голосом, к ужасу и удивлению всех присутствующих, я прокричала следующие слова:
— Долой Марию Терезию, прими это за Галлони, публично высеченного!
Стража направила свои алебарды на мою грудь. Еще минута, и эти разъяренные люди растерзали бы меня на глазах императрицы. Но быстрый приказ великого герцога воспрепятствовал этому.
— Галлони? — воскликнул он. — Не тот ли это несчастный, Мария, который по подозрению в обмане и заведомо недозволенном занятии колдовством был судим?
— Совершенно верно, — ответила императрица, — я вспоминаю его имя и понимаю теперь, что покушение на меня является актом мести со стороны подлого Галлони, который избрал своим орудием эту несчастную.
И тогда она подняла книгу, которую прежде читала и которая спасла ей жизнь, но которая затем выскользнула из ее дрожащих рук, с полминуты она ее перелистывала, пока нашла определенное место и обратилась к своему супругу.
— Франц, — сказала она, — пути Господа неисповедимы, эту книгу я читала еще за несколько минут до нанесения смертельного удара: посмотри название этой книги.
Эрцгерцог взял книгу из рук императрицы и громко прочел:
«О страшной тайной силе человеческой воли, известной под названием «животный магнетизм», в связи с действием небесных созвездий на нервную систему человека. Писано и издано доктором Ф. Месмером, с высочайшего разрешения правительства, в Париже».
— Франц! — воскликнула императрица. — Ты знаешь, что мы оба постоянно думали, что этот доктор Месмер был плутом, ученым шарлатаном, мы восставали против того, чтобы верить тому, что он утверждал, верить тому, что воля одного человека может так сильно подействовать на волю другого, что он мог бы заставить выполнить возложенное на него поручение. Прочти здесь, что пишет доктор Месмер на 97 странице этой книги.
Императрица опять взяла сочинение Месмера из рук мужа и прочла взволнованным, дрожащим голосом:
«Мы только что дали читателю пример того, как итальянцу Цезаре Галлони, человеку столь же скверному, как и жадному, удалось подчинить своей воле молодую женщину. Она служила ему в качестве «певуньи». Будучи порядочным музыкантом, при помощи «животного магнетизма» он внушил ей способность к пению и выдающиеся способности к искусству. В этом случае сильная воля итальянца была столь значительна по отношению к своей жертве, которая благодаря его опытам была совершенно лишена энергии, что, несомненно, эта женщина пошла бы на убийство, если бы Галлони приказал ей это…»
— А теперь посмотри, — продолжала императрица, держа книгу в руках и указывая на меня. — Разве ты не видишь, что эта несчастная больше заслуживает нашего сожаления и сострадания, чем нашего гнева и нашего презрения Она спит, ее глаза имеют неприятный, стеклянный блеск, в этих глазах нет никакой жизни. Небо было к нам милостиво: эта женщина не знала, что она делала, когда направила нож в грудь императрицы.
Потом Мария Терезия подошла ко мне, несколько минут упорно смотрела мне в лицо, причем она производила книгой быстрые движения, которые легким ветерком обвевали мое лицо, и энергично приказывала:
— Проснись, проснись, будь опять сама собою!
Действие этих слов императрицы было удивительно сильное. Сначала я съежилась, как пораженная молнией. Потом я начала пошатываться и стонать, как пьяная, мои глаза оживились, потеряли безжизненное выражение, сердце начало беспокойно работать: оно поднималось и опускалось, как у проснувшейся после глубокого сна; потом я издала потрясающий крик и упала к ногам императрицы.
— Уведите ее, — величественно приказала Мария Терезия, — обходитесь с нею мягко, она несчастная, она не преступница.