Пещера
Шрифт:
Ночью к ним обоим пришло желание. Нечастой силы и свежести. Павел ласкал грудь жены. Не растерявшую совсем своё девичество грудь. В его глазах. Под ней стучало гулко ожидающе сердце. Самое близкое на свете сердце. Малознакомой умудрённой земной женщины.
*
Нет в мире аэропорта жарче, чем в родном городе. И более медлительного персонала. В душном салоне Дмитрий наблюдал через окошко вместе с остальными пассажирами, как люди снаружи неспешно и, казалось, безучастно приготавливаются к тому, чтобы выпустить их наружу. Он не сообщил домой, каким
Его встретили. Сначала он увидел издали голову высокого Андрея, рядом светловолосую голову жены, и вдруг перед ним оказался сын, который уже успел перебраться через ограждение.
– Папа!
Дмитрий подбросил мальчика вверх и сразу почувствовал, как напряжение в руках неприятно отдалось болью в спине. Тяжёлый стал для такого упражнения. Вырос. Он прижал сына к себе. Волосы мальчика испускали запахи кухни. Они подошли к Тамаре и Андрею. Дмитрий обнял их по очереди. Тело жены с готовностью притянулось к нему. Он обратил внимание на её усталые глаза и бледную кожу. Андрей снял с его плеча сумку.
– Давай рюкзак тоже.
– Зачем, мне не тяжело.
– Ну как съездил?
– Хорошо съездил, очень красивый район. Обязательно вернусь туда еще раз. Выбери время поехать со мной.
Андрей кивнул головой в знак согласия. Горы уже не разъединяли отца и старшего сына. Взрослый Андрей перестал стыдиться отсутствия интереса к ним, смотрел на отца умудрённым взглядом мужчины, гордился и даже завидовал его достижениям. Они сделали несколько восхождений вдвоём. На них не очень умелый Андрей не стеснялся чувствовать себя маленьким, нуждающимся в поддержке отца.
– Ты на машине?
– Да.
Внутри машины свободно гулял наполненный всевозможными запахами тёплый воздух города. Запах возвращения, запах обновления жизни. Тамара закрыла своё окно, поток изменил направление и стал трепать волосы Дмитрия.
– А это что такое?
– Новый бар открыли. Почти год строили, не помнишь? Пиво хорошее. Зайдём, когда у тебя будет время.
– Пиво хорошо.
– Можно сегодня вечером.
– Сегодня не будет времени.
Вечером Дмитрий зашёл к матери. Она ждала. На столе стояли тёплые его любимые пирожки с мясом. Он с удовольствием их попробовал, несмотря на забитый плотным домашним ужином желудок. Ей, как обычно, не понравилась его худоба и обгорелый нос.
– Когда ты уже перестанешь из дома уезжать? Сын без отца растёт, что из него получится?
– Андрей вроде ничего получился. А раньше я больше разъезжал.
– Андрей! За Андреем я смотрела. А теперь уже нет сил. Не заметишь, как Саша вырастет.
Это Дмитрий знал. Он остался довольным состоянием мамы. Выглядит хорошо. Прежней энергии нет и никогда уже не будет. Он постепенно свыкался с этой мыслью. Как будто выключилось что-то внутри в один день. Память давно начала барахлить. Её хватка на Дмитрия разом ослабла, почти сошла на нет. Впервые в его жизни. Но соединяющая их ниточка как будто стала ещё прочней и важней. Дмитрий как мог сопротивлялся мыслям о неизбежном. Редким, непривычным для него мыслям. Свобода, когда-то, наверно, желанная, не имела теперь никакого значения. Он не чувствовал себя свободным и без колебаний бы вернул свою прежнюю маму, если бы мог. Только рядом с ней он мог по-настоящему ощущать самые главные, основные правды жизни. Простые и нестареющие, вечные. Прозорливые или невежественные. В ней угасала сила, которой в нём никогда не было и, наверно, никогда не будет. Непреклонная правота и мудрость поколений. Выживших и оставивших после себя потомство. На нём эта цепочка прервётся. Он никудышное звено. Его сыновья один на один с миром. Андрей. Теперь Саша. Несправедливо, но поделать с этим уже ничего нельзя. Нет во мне такой силы, такой убеждённости.
– Ты хорошо выглядишь, мамуля, – он помнил о том, что нужно говорить громко.
Она кивнула головой и улыбнулась.
– Как твоя спина? Не болит?
– Слава богу.
Из её малоподвижных глаз вдруг глянуло что-то безрадостное и отчуждённое. Не в первый раз. Одиночество, обречённость старости? Что там у неё в голове? Он испытывал грусть и вину. И неясное облегчение. Освобождение. Каждый сам по себе. Он заёрзал на стуле. Пора.
– Мамуль, тебе уже надо спать. Пирожки очень вкусные. Мне пора домой, устал с дороги. Завтра придём с Сашей.
Она завернула ему с собой пирожки и напомнила, чтобы он был осторожным на дороге. Ночные фонари едва пробивались сквозь осеннюю прохладу улиц. Он вырулил на большую, ещё оживлённую. Суета. Когда опять в горы?
*
– Человечеству нужна новая религия. Без неё мы все пропадём. Напрасно ухмыляешься. Есть что-то в грамотном, интеллигентном промывании мозгов. Всё равно они у нас промыты, только вот не тем.
– А чем мы сейчас с тобой занимаемся?
– От этой гадости мозги только болят. Завтра мне будет крышка. Наливай, что там осталось.
– Вот, закусывай. За здоровье!
– За здоровье. Какая гадость, – Павел скривил рот. – Нужна умная, современная религия. Для таких, как я.
– Лучше водки ничего нет, Паша.
– Тебе не понять. Молодой ещё. А я вот не знаю, как дальше жить.
Дмитрий поглядывал на захмелевшего друга, прикрывая мысли дружеской улыбкой. Постарел. Он замечал это против желания, опасаясь пробуждения давнего своего попутчика – глубоко скрываемого чувства вины. Перед Павлом оно наваливалось с особой силой. Как ни перед женой, ни перед сыном, ни перед матерью.
– Мы с тобой одного возраста.
– На бумаге. Посмотри на себя, посмотри на меня. Ты ещё пацан.
– Ну что ты опять заладил?
– Ладно, не буду. Но ты мне скажи: ты чувствуешь в себе перемены с возрастом?
– Какие перемены?
– Не чувствуешь.
– Ну, почему? Много перемен.
– Например?
Дмитрий откинулся на спинку стула, Павел последовал его примеру. Наступила небольшая пауза.
– Я совсем по-другому хожу в горы.
– Это хорошие перемены, я не о том.
– Не перебивай. Дай договорить. Я теперь не знаю, что меня тянет туда. Когда-то было проще понять: приключение, честолюбие, природа, скука. Теперь это всё не так важно и интересно, но какая-то сила всё равно выталкивает из города, и сопротивляться ей трудней и трудней. Знаю, что нужно быть с сыном, с женой, с тобой. И хочу. Наверху часто об этом мысли, но спускаюсь вниз – и через неделю опять зудит.
– Там жить легче, потому и тянет.
– Совсем по-другому, чем в нашу молодость. Помнишь особое чувство, когда возвращаешься домой в тепло, к вкусной еде, к девочкам в коротких платьях? Как будто заново родился. Теперь всё наоборот, я чувствую настоящий подъём, когда возвращаюсь обратно в горы. Выгляну утром из палатки и понимаю, что опять живу.