Пещера
Шрифт:
– Мне бы твои проблемы. Я совсем не о том. Твоя религия замечательная, это я и сам знаю. Но чтобы её практиковать, нужно иметь много здоровья. Молодым нужно быть. А когда молод – на чёрта тебе помощь? Вот когда член становится похожим на вопросительный знак…
– Ну ладно, не прибедняйся. Серьёзно, что ли?
– Да не в этом дело. Вопрос в том, для чего подниматься утром. Ему и мне. Время беспричинной радости жизни ушло.
– Что с тобой сегодня? Пить точно надо меньше, хрен старый.
– Да не сегодня. Уже давно. Что-то исчезло. Ощущение того, что много радостного
– Найди себе бабу на стороне.
– На чёрта мне баба?
– Лучше религии.
– Не знаю. На что надеяться? Где искать опоры? Кто подскажет, как дальше жить, радоваться, как стареть? Как стареть – очень важно. Я не знаю, как это делать.
– Всё, тебе сегодня хватит. Понесло. Ты за мной не гонись, я только что с горы.
– Да брось ты, я не пьяный.
– Чаю хочешь?
– Давай. Пофилософствовать человеку нельзя?
– Можно. Я как начинаю задумываться над жизнью, так сразу знаю, что пора в горы.
– Средство хорошее. Проверенное. Но некоторым оно уже недоступно, повторяю ещё раз. Мог бы и не сыпать соль.
– Почему недоступно? Сколько раз предлагал – давай сходим вдвоём. У меня есть очень хорошая гора на примете.
– Сытый голодного не разумеет. Куда мне на серьёзную гору? Спина. Только болтать остаётся. Читать книжки. Ты знаешь, на свете жило много умных людей. Но каждый начинает всегда сначала. Каждый убеждает только одного человека – себя, если повезёт. Мне нужно убедить себя. Не всем это по силам в одиночку. Приходится заимствовать чужие мысли. А они, может, и умные, но чужие, в этом их самая главная слабость. Ещё по одной?
– Нет, хватит, а то мне достанется от твоей супруги. То одна религия на всех, то каждому по философии. Бардак у тебя в голове, Паша.
– Бардака в голове у нас у всех хватает. А ты задумываешься над тем, как жить?
– Запарил ты меня. Давай о чем-нибудь другом.
– Ни хрена не задумываешься. Ты ещё не знаешь, что это такое. Молодой.
– Паша, сейчас у меня голова заболит. Прекрати. Давай лучше сходим вместе. Всё пройдёт.
– Куда мне? Помру на горе, будешь вниз тащить.
– Тащить не буду. Там оставлю.
– Тем более. Ты же знаешь, как я хотел бы, но поезд ушёл.
– Это ты себе внушаешь. Давай попробуем. Потренируйся немного. Потом сходим на отличную стену. Три дня. Горы всё вылечат.
– Здорово было бы. Эх. Горы вылечат? Тебя они, действительно, лечат.
– Давай сходим.
– Нога не тянет совсем. Еле-еле приседать могу. Не поднимусь.
– Ты помнишь, когда это у тебя началось? Как ходить перестал.
– Нет. Я перестал ходить потому, что у меня это началось.
Вечер не складывался. Дмитрий отгонял мысли, неприятно похожие на те, которые он испытывает в присутствии мамы. Павел отгонял ещё более неприятные, не похожие ни на что испытанное им прежде. Чувство одиночества всё чаще незаметно окрашивало их встречи. Они сопротивлялись ему как могли, каждый считая, что у него есть больше причин для него.
– Паш, ты стал слишком много думать. Не к добру.
– По принуждению. Одним горы, другим философия. Кто-то занимается этим потому, что интересно. А я потому, что требуется помощь, одному не справиться.
– Никакой помощи ты там не найдёшь, Паша.
– Тоже правильно.
Они встретились у Дмитрия через несколько дней после его приезда. Сели, как полагается, за стол и начали с обычного – рассказа Дмитрия. О длинных крутых обледенелых стенах. О красивых пиках и утомительных подходах. После стольких лет, проведённых вместе в горах, они говорили об этом на совершенно одном языке.
Несмотря на то, что их встречи стали принимать характер рутины. Каждый раз, когда Дмитрий возвращался с гор, он подробно рассказывал своему самому близкому другу обо всём, что там произошло. Так продолжалось уже много лет. С тех пор, как они перестали ходить вместе. С тех пор, как Павел перестал ходить совсем. Они не признавались друг другу в том, что один из них стал замечать уменьшение интереса у второго, а второй стал замечать уменьшение интереса в себе. Во многом они не хотели признаваться друг другу. Было сожаление о том, что они уже не могут пить спиртное на равных, не думая о последствиях, как в старые времена. Грустные мысли по поводу глубоких морщин, белых редеющих волос. Грустные мысли по поводу густого чёрного волоса и безошибочно молодого лица и тела. Но не это подтачивало их старую, много раз проверенную дружбу. Они могли бы справиться со всем этим, если бы не одно глубокое сомнение в душе одного из них и одно, ещё более глубокое, чувство вины в глубине второго. Было между ними то, о чём они никогда не говорили. То, что становилось явней с каждым годом. Между самыми хорошими друзьями возможны темы полного умолчания. Если только они не касаются их обоих.
*
Тамара прислушалась. В доме тихо. Саша спит. Она стала бояться его ранних подъёмов. Пусть лучше спит себе до обеда. Как любит. А не просыпается с головной болью. Она перестала его будить, как считала необходимым делать раньше. Пусть спит. Дима тоже заснул, она слышала его тихое дыхание. Раньше они бы долго разговаривали, лежа в обнимку. Когда-то ей было очень интересно каждое его слово. Она повернула голову влево и посмотрела на мужа. Он лежал на боку, прикрытый по пояс одеялом. Сильное тело, тёмное от загара лицо. Белые участки кожи на месте свежесбритой бороды.
Ещё немного – и они будут почти одного возраста. Иногда ей казалось, что она уже старше. Многие её ровесники выглядят старше его. Прошло лишь полчаса после того, как она опять это почувствовала. Когда он разбудил её сильными нетерпеливыми руками и губами. Напор и энергия его желания не слабели. И, как обычно, в них растворились почти все её сомнения. Хоть ненадолго. Она охотно чувствовала свою привлекательность и желанность. Привычное вознаграждение за пассивность. За молчаливое согласие и ненастойчивость желаний. Она привыкла довольствоваться этим.