Песенка для Нерона

Холт Том

— Да, но это не потому, что я такой злой. Это потому, что мы с тобой бывали только в жутких задницах.

— Серьезно? — он посмотрел на меня. — Ты не думал, что могут быть объяснения попроще? Ну, кто знает. Может, ты и прав. Ну а что насчет этого кабака? Это тоже ужасная дыра или скверное десятилетие наконец позади мы и попали в какое-то чуть более достойное место, чем обычно?

— Кабак в порядке, — сказал я. — Ну то есть ничего дурного о нем не скажешь. Закусочная как закусочная; не плохая, не хорошая, никакая. Будь ты рядовым гражданином, торговцем, например, и остановись тут по дороге, ты бы ее даже не запомнил.

— Верно, — сказал он. — Ты только что сделал очень толковое замечание, но только

не об этом постоялом дворе и даже не обо всех них в целом. Оно о людях. О, я знаю; если бы мне довелось провести здесь хоть одну ночь в прежние времена, я бы страшно разозлился на того, кто там планирует поездки — ну как же, мне пришлось ночевать в маленьком жалком кабаке! Кто-нибудь угодил бы за это в каменоломни. Но, как я и сказал, это замечание обо мне, о том, каким я был тогда. Оно ничего не говорит важного об этом месте.

О том, каким он был тогда.. . Интересно, подумал я.

— Конечно, — ответил я. — Но тебя вряд ли можно было считать обычным гражданином. Я говорю о заурядных людях. Не о римских императорах и не о незадачливых засранцах вроде нас с тобой — с пустым брюхом и подметками толщиной с кожуру лука. Нельзя судить о вещах по тому, что думают о них очень богатые и очень бедные. Они всегда не такие, как все.

— Занятно ты смотришь на вещи, — сказал он. — Разумеется, если так посмотреть, я никогда не был заурядным человеком. Император и бродяга — противоположные концы, а в середине — ничего. Ты знаешь, наверное, у меня выработался очень странный взгляд на мир. Даже уникальный.

Мне начала надоедать эта дискуссия... нет, вы подумайте только! Грек, наевшийся болтовней. Если бы вы мне сказали, что такое возможно, я бы рассмеялся вам в лицо. — Наверное, — сказал я. — Такой уникальный, что толку с него никому никакого. И особенно нам, само собой.

В этот вечер Луций Домиций опять играл и пускал шляпу по кругу. Заработок оказался поменьше: три с половиной сестерция против вчерашних почти четырех, но это все равно были единственные деньги, помимо которых никто из нас за всю жизнь не заработал честным трудом ни гроша. Хорошие деньги, особенно за пощипывание овечьих кишок. Если бы мы только знали об этом, не уставал я себе повторять, если бы мы знали об этом где-нибудь девять лет и девять месяцев назад. Мы оба сегодня были бы богачами — ну, или по крайней мере мы бы заработали достаточно, чтобы купить несколько акров, маленькую ферму на склоне холма, с виноградником и междурядьями, засаженными ячменем, чтобы земля не пропадала. Только если бы кто сказал нам — в те времена — что через десять лет тяжелого труда мы сможем заделаться, если повезет, мелкими крестьянами... ну, это предложение не того сорта, что вызывают трепет, а?

Кабатчик, во всяком случае, был доволен. По его словам, вино улетало со свистом, то ли потому, что мы воодушевляли людей выпить еще, то ли они спасались в кабаке от кошачьего концерта, который мы учиняли на дворе. Его устраивали оба объяснения, и чтобы отблагодарить нас, он распорядился вдобавок к черствому хлебу и объедкам выдать нам тем вечером по сырой луковице. Фантастика?

Погодите ахать, дальше — больше. На четвертый день нам достались свиные ножки, а на седьмой нам предложили перебраться с сеновала в каретный сарай. Я сделал несколько грубых прикидок и рассчитал, что такими темпами к концу года мы станем владельцами кабака. Пять лет — и мы наместники провинций.

— Так что он делает? — расспрашивал кабатчик моего арфиста на десятый вечер, пока мы расправлялись со своим луком. — Ну то есть ты играешь на арфе, и очень недурно, если хочешь знать мое мнение, и клиентам это нравится. Но я не видел, чтобы он хоть что-то делал.

— Он мой антрепренер, — отвечал Луций Домиций с набитым ртом. — Антрепренер, личный наставник, инструктор по игре на арфе. Кабы

не он, я никогда бы не стал тем, кем стал.

— Точно? — кабатчик пожал плечами. — Ну, глядя на него, и не подумаешь. Ладно, лишь бы вас все устраивало, ребята. В общем, я тут подумал. Почему бы вам не попробовать сыграть не на дворе, а в кабаке? По крайней мере можно попробовать день-другой, и если не пойдет, вы всегда можете вернуться во двор.

Луций Домиций вскинул голову.

— Мне нравится на дворе, — сказал он. — Прекрасная акустика. Почти как в Тарентском театре. Ты там бывал?

— Кто, я? — кабатчик был слегка шокирован. — Я нигде не бываю. Слишком много дел. За всю жизнь дальше деревни не уезжал.

— Серьезно? — Луций Домиций задрал бровь. — Ты и в Риме никогда не был?

— В Риме? Боже, нет.

— Но он всего лишь в дне пути по хорошей дороге. Даже меньше, если верхом.

— И откуда такой занятой человек, как я, сможет выкроить этот день? Кабак сам по себе не работает, знаешь ли.

Луций Домиций прищелкнул языком.

— Величайший город мира у тебя прямо за дверью, и ты в нем не бывал. Тебе что, даже не любопытно?

— Нет.

Это, кажется, все объясняло.

— Прекрасно, — сказал Луций Домиций. — Да и с чего тебе любопытствовать? Всего-навсего скопление домов и лавок, да плюс несколько храмов и тому подобного. Делов-то.

Кабатчик кивнул.

— Именно так я и думаю, — сказал он. — И вообще, если я захочу поглядеть мир, мне достаточно окинуть взглядом питейный зал. Кого там только нет! У меня всякого сорта люди останавливаются. Торговцы, дельцы, всадники, даже чужеземцы. Один раз ночевал сенатор. Мне не нужно путешествовать, все сами являются ко мне.

— Верно, — Луций Домиций мрачно улыбнулся. — Кто знает, может, когда-нибудь прямо здесь, у тебя в кабаке, остановится римский император.

— Это было бы что-то, — сказал кабатчик. — Хотя не сказать, чтобы я об этом мечтал. Для дела хорошо — люди приезжали бы посмотреть, где ночевал сам Цезарь; но ему ж подавай все по первому разряду и быстро, и я не уверен, что он стал бы платить. Когда тут был сенатор, он погнал меня в деревню за выдержанным фалернским и гиметским медом, и мы ни разу не видели его денег. Ублюдок, — добавил он печально. — Да недельный запас свинцовых белил для его дружка стоит дороже, чем все заведение. Тем не менее, какой смысл жаловаться?

В общем, так мы и жили; и сказать по правде, видал я местечки и похуже. Через некоторое время стало немного скучно, поскольку заняться было совершенно нечем. Спасало только то, что кругом постоянно толпился народ и было, с кем поговорить. Так я узнал кое-что новенькое. Новый император, Тит Цезарь, справлялся отлично; по общему мнению, он вполне мог оказаться и получше старика, ведь он родился благородным, а Веспасиан Цезарь начинал жизнь никем. В последнее время в городе происходило много интересного: открытая война между двумя уличными бандами, во время которой сгорел целый квартал и погибла куча народу — даже один высокородный господин был зарублен в собственном доме, хотя он, вероятно, был как-то связан с разбойниками. Конечно, стражники обрушились на них, как лавина и показали бандитам, где их место, потому что это не дело — перегораживать улицы баррикадами и поджигать дома, Тит Цезарь не тот человек, который станет это терпеть. По всему выходило, что банда побольше — ребята Стримона — были выполоты, как сорняк, хотя самого Стримона и не поймали (впрочем, это только вопрос времени); другого, Сцифакса, уже некоторое время никто не видел, так что он, возможно, принял разумное решение и свалил из города. В общем, такая мощная атака на криминалитет впечатляла и лишний раз показывала, как важно, чтобы на троне сидел человек решительный. Не то что в недоброй памяти старые дни, соглашались все.