Песенка для Нерона
Шрифт:
— Как насчет «Дочери испанского центуриона»? — предложил я. — В детстве она казалась мне веселой песенкой.
Он сощурился на меня поверх носа.
— Не думаю, что знаю ее, — сказал он. — И вообще, я думал о чем-то более элитарном, чем пивные баллады. Для начала что-нибудь из Гелиодора, может быть, а затем нечто более интеллектуальное: Фрикс или Стрепсиад. «Слезы Ниобы» всегда хорошо встречали в провинциях.
Я зевнул.
— Сделай милость, — сказал я. — Людям за городом не нужна культура, им нужно что-нибудь, чему можно подпевать, хотя бы без слов. Например, вечные «Что за мужик» и «Я спрячу меч».
— Ох, я тебя умоляю, — у него
— Херня, — возразил я. — Тут нужно что-нибудь ритмичное, поживее, а не нудятина для волосатиков. Я тебе так скажу, — добавил я, заметив, что он раздувается, как лягушка-бык. — Надо вспомнить понемногу и того и другого. В этом случае ты сможешь прочувствовать атмосферу в доме и выбрать подходящий репертуар, когда до этого дойдет.
Он скорчил рожу, но я, разумеется, был прав, поэтому вот что он решил:
На каждую изысканную одиннадцатисложную пьесу — по одной старомодной разухабистой песенке с хорошим хоровым припевом. Когда мы остановились на ночь на постоялом дворе, я чувствовал себя слегка как Одиссей после сирен. Ну что ж, по крайней мере, Луций Домиций не пел. И очень правильно делал, иначе бы кровь пролилась еще до восьмой мили.
Дела у постоялого двора шли неплохо: конюшни полны, путешественники посиживают на веранде, слуги и кухарки снуют по двору, разнося еду, воду и прочее. Быстрый взгляд на расценки, выведенные на внешней стене, сразу позволял понять, какого сорта было это заведение.
Хлеб 1г
Приправы 2г
Сено на одного мула 2г
на одну лошадь 3г
Вино: Фалернское 4г/6
Домашнее 2г/6
Ординарное 1г/6
В общем, понятно: цены не для возчиков. Хороший знак, подумал я; тот, кто согласен выкинуть две монеты за кружку питьевого вина, не пожадничает бросить в шляпу грош или два, если ему понравится мелодия.
На самом деле, это удивительно, с какой щедростью люди, от которых в иных обстоятельствах не допросишься грязи из-под ногтей, сорят монетами, услышав кусочек песни в общественном месте. Практически любой норовит что-нибудь кинуть, кроме очень бедных и очень богатых. Если б я мог начать все сначала, я бы стал арфистом.
Разумеется, хороший тон и здравый смысл требовали спросить у хозяина разрешения на выступление. Как мы и ожидали, он не возражал: приятные мелодии могли бы развлечь клиентов, сказал он, а то и привлечь кого-нибудь из проезжающих. Пока мы не путаемся ни у кого под ногами, все будет хорошо. Более того, если мы покажем класс, он пришлет девушку со вчерашним хлебом, а попозже позволит бесплатно переночевать на сеновале.
Луций Домиций, конечно, частенько бредил, но тут у него хватило ума отложить Гелиодора и Стрепсиада и сосредоточиться на балладах и популярных песенках. В результате все прошло замечательно, и мы оба остались довольны — я из-за денег, а Луций Домиций (как он сам заявил) из-за того, что нет лучшего аккомпанемента выражаясь по-музыкальному, чем ритмичный перезвон меди. Через некоторое время собралась небольшая толпа и стала просить нас сыграть на заказ. Большинство желало услышать «Ушел в солдаты» или «Карлика Агриппины» или «Вот эту: там-тиди-дам-там-там», но один беззубый
К счастью, до этого не дошло. К тому моменту, когда мы отступили на сеновал с корзиной черствого хлеба (с образцами древнего салата и ломтем твердого сыра, добавленными из щедрости), нам до четырех сестерциев не хватало всего ничего. Не просто хорошие деньги — практически целое состояние.
— Я говорил тебе, — сказал я. — Мы должны были заняться этим несколько лет назад. Шестнадцать монет просто за то, что ты немного пощипал сушеные кишки. И при этом даже работать не надо.
Луций Домиций насупился.
— Ты был невнимателен, — сказал он. — Это и есть работа. Чертовски тяжелая работа. Я играл четыре часа, ни разу не присев...
— Это не работа, — указал я. — Раньше ты играл для удовольствия. Проклятье, да тебе приходилось подкупать людей, чтобы они пришли и послушали. И даже если считать это работой, то четыре часа поишачить за трехнедельную плату — почти так же хорошо, как быть сенатором, сдается мне.
— Как тебе угодно, — он устроил целый спектакль, чтобы показать, как устал — зевки, потягивание, вот это все. — А теперь нельзя ли попросить тебя завалить хлебало? Я собираюсь поесть этих отбросов и отправиться спать, если не возражаешь.
Я не обиделся, по крайней мере — не сильно.
— Ладно, — сказал я. — Мы поделим заработок, а потом можно будет...
Он нахмурился.
— Что ты имеешь в виду — поделим? — спросил он недовольно.
— Поделим, — повторил я. — Ты возьмешь свою половину, я — свою, как мы всегда делали.
Он рассмеялся.
— Забудь об этом, — сказал он. — Я заработал эти деньги, у меня они и останутся. Скажи спасибо за еду и крышу над головой.
Я не верил своим ушам.
— Что ты сказал? — спросил я.
— Ты меня слышал. Я работаю, я получаю. Или ты подыгрывал мне на флейте, да я не заметил?
— Ты ублюдок, — сказал я. — Вот что, давай сюда мою долю, пока я не рассердился.
Думаете, небось, что он рассыпался в извинениях? Ничуть не бывало. Наоборот, он вроде бы разозлился на меня.
— Ты вороватый мелкий грек, — рявкнул он. — О какой нахрен доле ты говоришь? Ты ни хрена не делал, только сидел, задрав ноги. Ты даже со шляпой не ходил.
Я уговаривал себя сохранять спокойствие, действовать разумно; незачем выходить из себя.
— Козел, — сказал я, начиная трястись и запинаться. — Чья вообще это была идея, твою мать? Кто уговорил тебя этим заняться, когда ты твердил: о нет, я не рискну, вдруг кто-нибудь меня узнает? Кто сказал, что мы можем спереть арфу? Кто отоварил того малого по башке? Если на то пошло, кто спас тебя от Стримона, когда все остальные на тебя забили? Если бы не я, ты бы уже был трупом.
— Мне это нравится, — фыркнул он. — Ладно, если ты решил поиграть в эту игру, то кто спас тебя от людей префекта в Александрии? Кто вернулся за тобой в ту тюрьму в Дамаске, хотя меня даже никто не искал?