Песенный мастер
Шрифт:
— Но видеть тебя больше я не желаю, — закончил Рикторс.
Анссет знал, что это было неправдой.
— Впрочем, нет, это неправда. Я должен тебя видеть, я не могу жить без тебя. И я это четко понял, Анссет. Ты доказал, как сильно я в тебе нуждаюсь. Но я не желаю в тебе нуждаться, не в тебе, не сейчас. В связи с этим, я не могу желать тебя видеть, потому и не буду тебя видеть. До тех пор, пока ты не будешь готов мне простить. Пока не будешь готов снова спеть для меня.
Я не могу петь уже ни для кого, хотелось сказать Анссету.
— Поэтому, я организую для тебя учебу… понятно,
Голос Рикторса был переполнен болью, раздиравшей сердце Анссета. В какой-то миг ему захотелось обнять этого человека, который ранее ведь был его другом и братом. Он считал, будто бы знает Рикторса и не мог не любить кого-то, кого полностью понимал. Только ведь я его вовсе даже не понимал, дошло до него. Рикторс маскировался передо мной, я вовсе не знаю его.
Между ними выросла стена, которую Анссет и не пытался разрушить.
А вот Рикторс пытался. Он встал с кровати, подошел к Анссету, встал перед ним на колени, обнял его за пояс и зарыдал, прижимая лицо к бедру мальчика.
— Анссет, прошу тебя. Поверни все назад! Скажи, что любишь меня, скажи, что здесь твой дом, спой мне, Анссет!
Но мальчик сохранил молчание, а мужчина сполз вниз по его телу и теперь, сломленный, лежал у его ног. Наконец, император перестал плакать и сказал, не поднимая головы.
— Иди. Уйди отсюда. Ты никогда уже меня не увидишь. Можешь править Землей, но мною уже править не будешь. Уйди.
Анссет высвободился от бессильных рук Рикторса и подошел к двери. Те открылись под его нажимом. Но, прежде чем мальчик вышел, Рикторс с отчаянием крикнул:
— И ты ничего мне не скажешь?
Анссет повернулся, ища чего-нибудь, что могло бы переломить внутреннюю тишину. Нашел:
— Спасибо, — произнес он.
Это означало: благодарю, что заботишься обо мне, что я все еще важен для тебя, что ты даешь мне какую-то работу сейчас, когда я уже не могу петь, когда утратил свой дом.
Только Рикторс услышал нечто иное. Он услышал, как Анссет говорит: спасибо, что позволил мне уйти, спасибо, что не задерживаешь меня рядом с собой, спасибо, что позволяешь мне жить и работать в Вавилоне, где мне уже не придется для тебя петь.
Поэтому, к полнейшему изумлению Анссета, когда он выдавил из себя это слово, абсолютно лишенное музыки, Рикторс не принял его с добром. Он лишь поглядел на Анссета, и в его глазах мальчик увидел холодную ненависть. Взгляд этот длился несколько минут, невыносимо долго, пока, наконец, Анссет уже не мог снести ненависть Рикторса. Он повернулся и вышел. Дверь за ним закрылась, и тогда он осознал, что, по крайней мере, он уже перестал быть Певчей Птицей. Новая работа не будет требовать песни.
И, к собственному изумлению, он испытал облегчение. Он отбросил музыку, словно докучливое бремя.
И только намного позднее он понял, что отсутствие пения представляло собой еще большее бремя, которого он уже так легко сбросить не мог.
5
Песенный
Потому-то Эссте, терпеливо ожидая в Высоком Зале, первой услышала, что Анссет не вернется домой.
— Мне не позволили сесть на Земле. Остальных пассажиров забрали челноком, я же даже не ступил на планету.
— Сообщение, — сказала Эссте. — Оно было передано на собственном языке Анссета?
— Это было личное извинение от Рикторса Майкела, — ответил Онн и процитировал по памяти: «С сожалением сообщаю, что Анссет, ранее Певчая Птица, отказывается возвращаться на Тью. Его контракт завершен, а поскольку он не является предметом или ребенком, я не могу его заставлять законным порядком. Надеюсь, вы поймете, что ради его безопасности я не позволю никому из Певческого Дома садиться на Земле, пока он здесь проживает. Он занят и счастлив; не нужно о нем беспокоиться».
Эссте и Онн, не говоря ни слова, поглядели друг на друга, но тишина между ними пела.
— Он лжет, — сказала наконец Эссте.
— Одно является правдой: Анссет не поет.
— Чем же он занимается?
Он ответил голосом, наполненным болью, с таким же болезненным выражением на лице:
— Он — управляющий Землей.
Эссте резко втянула воздух. Она сидела молча, всматриваясь в пустоту. Он говорил спокойным голосом, пел ей мягко и ласково. Вот только содержание его слов не было мягким. Рикторс мог заставить Анссета остаться — в это было легко поверить. Но как он заставил Анссета принять столь ответственный пост?
— Он такой молодой? — запела Эссте.
— Он никогда не был молод, — мелодично ответил ей Онн.
— Я была жестока к нему.
— Всегда ты проявляла к нему только доброту.
— Когда Рикторс умолял меня, чтобы я позволила остаться им вместе, мне следовало отказать.
— Все Мастера Песни согласились с тем, что он должен остаться.
А потом крик, который не был песней, и который вырвался из глубины, намного большей, чем вся музыка Эссте:
— Анссет, сын мой! Что я наделала, Анссет, мой сын, мой сын!
Онн вышел, чтобы не видеть, как Эссте теряет Самообладание. То, что она делала в одиночестве в Высоком Зале — это ее личное дело. Тяжелым от печали шагом он спустился по лестнице. Сам он уже успел привыкнуть к мысли, что Анссет не возвращается. Эссте — еще нет.
Онн опасался, что она так никогда к этой мысли и не привыкнет. Не проходило ни единой недели с момента выезда Анссета, чтобы Эссте не пела о нем, либо просто не упоминала его имени, либо не воспроизводила мелодию, которую ее приятели узнавали — вот песня Анссета, фрагмент мелодии, которую могло сформировать только детское горло или горло Эссте, поскольку она очень хорошо знала все его песни. Его возвращения ожидали так, как не ожидали никакого иного певца. Никаких торжеств не планировалось, разве что только в сердцах тех, которые желали его приветствовать. Зато ждали песни, готовые взорваться радостью по причине великолепнейшего из Певчих Птиц.