«Пёсий двор», собачий холод. Том IV
Шрифт:
Вместо этого хэр Ройш вернулся к столу, а вернее — к расположенной над ним карте. Сперва он помышлял нарисовать орхидеи вокруг Старожлебинска и Кирзани, но этого ему показалось недостаточно, тем более что цветник пришлось бы развести и в россыпи городов помельче. Тогда хэр Ройш обмакнул перо и одной тонкой и ровной, как по линейке выведенной линией перечеркнул протянувшиеся через всю карту слова «Росская Конфедерация».
Он ещё не придумал, что написать вместо них, но сейчас его это не волновало.
Глава 93.
Они могли бы написать Гныщевичу сразу по возвращении в Петерберг, но соизволили сделать это только в середине следующего дня. Et pourquoi? Разве так обращаются со старыми своими друзьями? Нет, смуту кружок учинил знатную, этого у них не отнять. Когда городские приёмники вдруг начали принимать сигналы со всех городов, жизнь Петерберга на полдня замерла, и даже сам господин градоуправец пару часов не мог оторваться. Затея нехитрая — патриаршим дурням следовало следить, что покидает их уста. Но, в общем, в отсутствии изящества Гныщевич кружок отличников не винил.
Но что ж не написали сразу? Неловко вышло, когда мальчик Приблев, привычно не думая о том, что покидает его уста, поведал днём: мол, Бюро-то Патентов вернулось ещё вчера, они уж и к Туралееву зайти успели, и графа проведать, и таинственные свои алхимические печи вниманием не обделили, а теперь направили стопы в Академию. У них к господину Пржеславскому важный визит, а господину градоуправцу — только вот это письмо.
В письме кружок отличников рассыпал комплименты гныщевичевской шляпе (в честь успешного выскакивания из могилы он снова переставил на ней перья) и приглашал посетить их вечерком в особняке хэра Ройша. C'est-`a-dire не просили аудиенции в Управлении, а оказывали таковую.
«В Академию, говоришь, отправились?» — переспросил Гныщевич у мальчика Приблева и, выслушав утвердительный ответ, решил, что не отказался бы заглянуть в Академию и сам. Вечером ему предстояло срывать голосовые связки на Стошева, отговаривая того от мысли в кратчайшие сроки вернуться к строительству второго кольца казарм (для кого?!). Entre autres, Гныщевичу и самому следовало бы повидаться с многоуважаемым главой Академии.
Пригласить того на похороны трёх генералов, так неудачно подорвавшихся на одной бомбе.
Три дня назад, не без ошаления вытерев с сапог густую кровь и проспавшись, Гныщевич кружными путями вернулся в Управление. В Управлении по нём особо не скучали. Тогда Гныщевич грохнул кулаком по столу и заорал, что нельзя и в Порт отлучиться, как в городе генералов взрывают. Потом он скорчился и признал, что ему не помешал бы врач.
В общем, его petite aventure осталась воспоминанием для личных мемуаров.
Академия чернела поясами и серебрилась бляшками. Их носители по-прежнему были выше Гныщевича, но почтительно при виде него расступались. А ведь он когда-то тайно, но сильно гордился тем, что сумел поступить сюда не вольнослушателем, а полноценным студентом. И ведь нечем вроде гордиться, ясно же, что лекции и грамоты об образовании в жизни не помогают.
Они
И учился Гныщевич, entre autres, весьма прилично. Не на высший балл, но все экзамены сдавал. История — в сущности, не слишком сложная наука, а пересказывать её куда проще, чем творить.
Никто из Революционного Комитета курс не окончил, поэтому у них имелись некоторые пробелы. Небось за этим кружок отличников к Пржеславскому и явился — зачисляться обратно в курс. Четвёртый Патриархат повержен, теперь нужно сдать экзамен о том, как его основали.
Ухмыляясь собственному остроумию, Гныщевич зашёл к многоуважаемому главе без стука — в былые времена даже он бы себе такого не позволил, потянуло воспользоваться возможностью. Против обыкновения мрачный Пржеславский учтиво привстал, прервав разговор.
Отличники удивились, но быстро пришли в себя. Выглядели они так же, как и всегда — хорошо одеты, гладко выбриты (за исключением, конечно, Золотца), аккуратны. В общем, les hommes respectables. Один Скопцов был отчётливо бледен и слишком часто моргал покрасневшими глазами.
До сих пор Гныщевичу как-то не приходило в голову увязать эти два факта, но теперь он сообразил, что руками Хтоя Глотки убил скопцовского отца. Отчего даже сделалось слегка неловко.
«Господин Гныщевич, — ядовито улыбнулся хэр Ройш, дождавшись, когда Пржеславский примет приглашение на похороны, — вы как всегда своевременны и уместны. Вы получили наше письмо? Нам необходимо побеседовать. Господин Пржеславский, у вас отыщется незанятый зал?»
Именно чувством лёгкой неловкости Гныщевич был обязан тому, что покорно проследовал за отличниками в названную аудиторию. Ему не нравилась их манера распоряжаться, но он ведь за этим и явился в Академию, а вовсе не приглашения раздавать. Отличники не наносили визитов вежливости, у них имелся конкретный разговор.
Конкретные разговоры Гныщевич любил.
— Господин Гныщевич, — Золотце замешкался, выбирая, куда усесться, и нахмурился с показной рассеянностью, — давно было любопытно, однако всё не складывалось спросить… Почему вы не носите косу?
Господин Гныщевич от таких вопросов приопешил.
— Не растёт, — пожал плечами он и сел на студенческий стол в первом ряду, — а тебе что?
— Да так, — дрогнул ресницами Золотце. — Вы же во всех смыслах тавр, а косы нет. Досадно за эстетическую целостность.
Аудитория была по меркам Академии не самой обширной, но Гныщевич всё равно чувствовал в ней некоторый неуют. Не полагается учебным залам стоять без студентов, и хорошо, что по соседству лекции сейчас проходили.
Отличники в итоге разместились на второй скамье в ровный рядок.
— Mes garcons, — доверительно нагнулся в их сторону Гныщевич. — Вы на досуге обвели вокруг пальца Четвёртый Патриархат — кстати, хвалю. Я на досуге управляю городом Петербергом. Все мы добились этого, потому что умеем отличать пустопорожнее от содержательного. — Он сладко улыбнулся. — Не тратьте бесценное градоуправческое время.