Пески Марса [сборник]
Шрифт:
От этих слов мне стало несколько не по себе. Когда я вернусь на Землю, я буду весить вдвое больше, чем сейчас! Инструктор, видимо, угадал мои мысли.
— Не беспокойся — ты быстро приноровился к невесомости, когда летел в космос, и точно так же будет на обратном пути. Просто будь осторожнее первые несколько дней и постарайся запомнить, что ты больше не сможешь прыгнуть из окна верхнего этажа и плавно приземлиться.
В каком-то смысле это поучение прозвучало довольно глупо — но к подобным шуткам я здесь уже привык. Интересно, подумал я, сколько астронавтов сломали себе шеи, вернувшись на Землю…
Внутри центрифуги мы проделывали разнообразные трюки, невозможные при нулевой силе тяжести. Забавно было смотреть, как жидкости льются тонкой струйкой и остаются на
Наконец нам велели снова сесть в кресла, включились тормоза, и камера перестала вращаться. Мы снова были невесомы — как обычно!
Я жалел, что мы не можем остаться в Космическом госпитале на неделю или около того, чтобы тщательно его осмотреть. Здесь было все, чего недоставало на Ближней станции, и мои товарищи, покинувшие Землю много месяцев назад, оценили здешний комфорт с еще большим восторгом, чем я. Странно было видеть в космосе магазины и сады. Мы даже сходили в театр. Незабываемое ощущение! Благодаря отсутствию гравитации можно было собрать большую аудиторию в небольшом пространстве, и всем все было хорошо видно. Однако для режиссера это создавало весьма сложную проблему, поскольку ему приходилось каким-то образом создавать для зрителей иллюзию гравитации. Ничего хорошего бы не вышло, если бы в пьесе Шекспира все персонажи плавали в воздухе. Так что актерам приходилось пользоваться магнитной обувью — любимый прием в старой научной фантастике, хотя это был единственный раз, когда я видел ее реальное применение.
Мы смотрели пьесу «Макбет». Лично мне не очень нравится Шекспир, и я пошел лишь потому, что меня пригласили и отказаться было бы невежливо. Но я был рад, что пошел, хотя бы потому, что мало кто может похвастаться, что видел леди Макбет, спускающуюся во сне по лестнице в магнитных туфлях…
Другая причина, по которой я не слишком спешил возвращаться на Ближнюю станцию, заключалась в том, что через три дня я должен был сесть на грузовой корабль, которому предстояло доставить меня домой. Конечно, мне крайне повезло, что я попал в Космический госпиталь, но ведь я не видел многого другого, например метеостанции — огромные обсерватории с громадными телескопами — и ретрансляционные станции, вынесенные в космос еще на одиннадцать тысяч километров дальше. Что ж, придется им просто подождать до следующего раза.
Прежде чем прибыла ракета-челнок, чтобы доставить нас назад, мы с радостью узнали, что наша миссия увенчалась успехом. Пациенту больше не угрожает опасность, и, скорее всего, он полностью выздоровеет. Но — по горькой иронии судьбы — для его здоровья теперь небезопасно возвращаться на Землю. То есть путь в десятки миллионов километров он проделал впустую. Бедняге теперь оставалось только смотреть в обзорные телескопы на любимую планету, на которую ему уже не суждено ступить. Выздоровев окончательно, он вынужден будет вернуться на Марс с его более низкой силой тяжести.
Прибывшая за нами ракета-челнок была снята с обычного рейса между метеорологическими станциями. Когда мы уже поднялись на борт, Тим Бентон все еще продолжал спорить с командором. Вернее, «спорить» — неподходящее слово, с командором Дойлом никто никогда не спорил. Но Тим со всей страстью утверждал, что ему очень жаль, что мы не можем вернуться на «Утренней звезде». Командор лишь улыбнулся и сказал:
— Погоди, вот увидишь отчет о техосмотре — тогда, может быть, передумаешь. Могу поспорить, что она нуждается в новой обшивке для сопл. Я буду чувствовать себя в безопасности на корабле, который на сто лет моложе!
И все же после всего того, что случилось после, я уверен, что командор жалел, что не послушал нас.
Итак, мы взошли на борт одного из маломощных межорбитальных челноков — если не включать в эту категорию наш самодельный «Космический жаворонок». Рубка управления ничем не отличалась от стандартных, но снаружи корабль действительно выглядел весьма своеобразно. Он был построен в космосе и, естественно, не имел обтекателей или стабилизаторов. Кабина имела яйцеобразную форму и соединялась
Пилот уже ждал нас, и командор Дойл некоторое время обсуждал с ним детали полета.
— Это не входит в его обязанности, — прошептал мне на ухо Норман, — но старик так рад, что снова оказался в космосе, что просто не может удержаться.
Я уже собирался ответить, что командор и так все свое время проводит в космосе, но потом понял, что вообще- то его кабинет на Ближней станции не слишком отличается от любого кабинета на Земле.
До старта, прошел еще час — время, которое обычно уходит на последнюю проверку и корректировки. Я занял ближайшее к иллюминатору место, и ничто не мешало мне смотреть на госпиталь, когда мы сошли с его орбиты и устремились в сторону Земли. Трудно было поверить, что этот огромный цветок из стекла и пластика, с залитыми лучами солнца больничными отделениями, лабораториями и обзорными палубами, действительно вращается вокруг планеты со скоростью тринадцать тысяч километров в час. В ожидании старта я вспомнил, как однажды попытался рассказать маме про космические станции. Как большинство людей, она не понимала, почему они «не падают».
«Послушай, мама, — говорил я, — они движутся очень быстро, описывая вокруг Земли большой круг. А когда что- то движется таким образом, возникает центробежная сила. Примерно так происходит, когда крутишь привязанный к веревке камень».
«Я не кручу камни на веревках, — сказала мама, — и надеюсь, ты тоже не станешь этого делать — по крайней мере, не в доме».
«Это просто пример, — раздраженно ответил я. — Его всегда приводят в школе. Так же как камень не может улететь прочь из-за натяжения веревки, так и космическая станция остается на месте из-за притяжения Земли. Как только станция наберет нужную скорость, она останется в космосе навсегда, не используя никакой энергии. Она не может потерять скорость, поскольку сопротивления воздуха нет. Но конечно, скорость должна быть рассчитана очень тщательно. Возле Земли, где гравитация велика, станция должна двигаться быстро, чтобы оставаться на орбите. Примерно так, если привязать камень к короткой веревочке, то придется крутить его быстро. Но выше, где гравитация слабее, станции могут двигаться медленнее».
«Да, — сказала мама. — Я примерно так себе это и представляла. Но вот что меня беспокоит — предположим, одна из станций все же чуть-чуть потеряет скорость. Не упадет ли она? Мне кажется, это очень опасно, словно балансируешь на канате. Если что-то пойдет не так…»
Тогда я не знал, что ответить, поэтому смог лишь сказать:
«Что ж, Луна ведь не падает и точно так же остается на своей орбите».
И только на Ближней станции я узнал ответ, хотя мог бы догадаться и сам. Если скорость космической станции слегка упадет, она просто переместится на более низкую орбиту. Скорость должна упасть очень сильно, чтобы станция оказалась в опасной близости от Земли — для этого придется тормозить ее с помощью ракетных двигателей. Вряд ли подобное может произойти случайно.
Я посмотрел на часы. Прошло еще тридцать минут. Странно — почему мне так хочется спать? Ночью я хорошо выспался. Возможно, чересчур переволновался. Что ж, теперь можно расслабиться — делать все равно нечего, пока мы не доберемся до Ближней станции через четыре часа. Или через четыре дня? Я не помнил точно, да это было и неважно. Ничто больше не важно — даже то, что все вокруг меня покрылось розовым туманом…
А потом я услышал крик командора Дойла. Он донесся словно издалека, с расстояния в много километров, и хотя мне казалось, что слова, которые он кричит, должны что-то значить, я не знал, что именно. Они продолжали звенеть у меня в ушах, когда я полностью отключился: «Кислород не подается!»