Пески Марса [сборник]
Шрифт:
Мне пришлось долго убеждать Тима Бентона, прежде чем он согласился дать мне это поручение. Я сказал, что таким образом другие ребята освободятся для более важных дел, — на что он возразил, что это одна из немногих работ, которая им по-настоящему нравится. Но в конце концов он сдался.
Меня тщательно проинструктировали, и, когда станция пролетала над Гвинейским заливом, я уже стоял у дверей Центра управления и звонил в маленький колокольчик (на станции есть много странных обычаев вроде этого). Дежурный офицер крикнул: «Войдите!» Я пронес поднос через дверь, затем раздал еду и напитки. Последняя «молочная бутылка» достигла получателя, когда мы пролетали
Вероятно, они ждали меня, потому что никто не удивился моему появлению. Поскольку я должен был остаться, чтобы собрать пустые контейнеры, у меня было достаточно времени, чтобы осмотреть Центр управления. Он был безупречно чистым и опрятным, куполообразной формы, и вокруг него шла широкая прозрачная панель. Кроме дежурного офицера и его помощника там сидели за приборами еще несколько радистов, а также и другие люди, работавшие с незнакомым мне оборудованием. Повсюду циферблаты и экраны, вспыхивают и гаснут лампочки — и при всем при этом полная тишина. Двое за маленькими столиками были в наушниках и с ларингофонами, так что могли разговаривать, не мешая другим. Я с восхищением смотрел на специалистов, занятых своей работой, — ведь они направляли корабли, находившиеся в тысячах километров от них, переговаривались с другими космическими станциями или с Луной, проверяли мириады приборов, от которых зависела наша жизнь.
Дежурный офицер сидел за огромным столом с прозрачной крышкой, на которой светился замысловатый узор из разноцветных огоньков, показывавших Землю, орбиты других станций и курсы всех кораблей в нашей части космоса. Время от времени офицер что-то тихо говорил, почти не шевеля губами, и я понимал, что он отдает распоряжения приближающемуся кораблю — задержаться чуть дольше или приготовиться к стыковке.
Я не осмелился задержаться здесь дольше положенного времени, но на следующий день у меня появился еще один шанс, а поскольку ничего экстренного на станции не происходило, один из помощников оказался достаточно любезен, чтобы показать мне, что и как. Он дал мне послушать некоторые радиопереговоры и объяснил, как работает большая панель-дисплей. Больше всего, однако, впечатлил меня блестящий металлический цилиндр, усеянный кнопками и мигающими лампочками, занимавший середину помещения.
— Это ХАОС, — гордо сообщил мне мой гид.
— Что? — переспросил я.
— Сокращенно — Автоматическая орбитальная система.
Я на мгновение задумался.
— А что означает «X»?
— Все об этом спрашивают. Ничего не означает.
Он повернулся к оператору:
— На что он сейчас настроен?
Тот дал ответ, состоявший в основном из математических терминов, но я все же уловил слово «Венера».
— Верно. Что ж, предположим, что мы хотим отправиться на Венеру через… скажем, четыре часа.
Его руки забегали по клавиатуре, словно по клавишам гигантской пишущей машинки.
Я ожидал, что ХАОС начнет гудеть и щелкать, но ничего не произошло, только несколько лампочек изменили цвет. Затем, секунд через десять, дважды раздался звонок и из узкой щели выползла лента, испещренная мелко напечатанными цифрами.
— Ну вот, получай. Направление старта, элементы орбиты, время полета, время начала торможения. Все, что тебе теперь нужно, — космический корабль!
Интересно, подумал я, сколько сотен вычислений произвел электронный мозг за эти несколько секунд? Космические полеты определенно были весьма сложным делом — настолько сложным, что порой это приводило меня в уныние. А потом я подумал, что эти люди не выглядят сколько-нибудь умнее
Мое пребывание на Ближней станции подходило к концу — хотя и не таким образом, как можно было бы ожидать. Жизнь здесь представляла собой рутину; как мне объяснили, на станции никогда не происходило ничего примечательного, а если я хотел чего-то волнующего, то мне следовало оставаться на Земле. Меня это слегка разочаровало, я-то надеялся, что за время моего пребывания здесь все-таки произойдет нечто экстраординарное, хотя и не мог себе представить, что именно. Как оказалось, моему желанию предстояло вскоре исполниться.
Но прежде чем я поведу об этом речь, следует кое-что рассказать о других космических станциях, о которых до сих пор я не упоминал.
Наша, на высоте всего в восемьсот километров, находилась ближе всего к Земле, но были и другие, выполнявшие не менее важные задачи и расположенные значительно дальше от нее. Чем больше было это расстояние, тем больше, естественно, требовалось времени на полный оборот вокруг Земли. Наш «день» длился сто минут, а самым дальним станциям требовалось двадцать четыре часа на виток по орбите — что влекло за собой любопытные последствия, о которых я расскажу позже.
Назначение Ближней станции, как я уже объяснял, состояло в том, чтобы служить заправочным, ремонтным и пересадочным пунктом для космических кораблей, как улетающих, так и прибывающих. Для этого она должна была находиться как можно ближе к Земле. Ниже восьмисот километров было уже небезопасно — станция могла потерять скорость и упасть на планету.
А вот метеорологические станции находились на достаточном удалении от Земли, чтобы иметь возможность «видеть» как можно большую часть ее поверхности. Метеостанций было две, на высоте в девять с половиной тысяч километров, и они совершали оборот каждые шесть с половиной часов. Как и наша Ближняя станция, они двигались вдоль экватора. Это означало, что, хотя они могли видеть намного дальше на север и на юг, чем мы, данные о полярных областях были им недоступны или поступали к ним в сильно искаженном виде. Отсюда возникла необходимость в полярной метеостанции, орбита которой, в отличие от всех остальных, проходила над полюсами. Вместе три станции могли дать практически непрерывную картину погоды по всей планете.
На всех этих станциях проводилось также немало астрономических наблюдений, и там были построены несколько очень больших телескопов, свободно паривших на орбите, где их вес не имел значения.
Выше метеостанций, на высоте в двадцать четыре тысячи километров, пролегала орбита биологических лабораторий и знаменитого Космического госпиталя, где велись исследования в условиях невесомости и могли быть излечены многие болезни, неизлечимые в земных условиях. Например, сердцу не приходилось прилагать столько усилий, прокачивая кровь через тело, и потому ему мог быть дан отдых, невозможный на Земле.
Наконец, на высоте в тридцать пять тысяч километров находились три большие ретрансляционные станции. Им требовались ровно сутки, чтобы совершить один оборот, — и потому казалось, будто они постоянно висят над одними и теми же точками Земли. Связанные друг с другом направленными радиолучами, они обеспечивали телевизионное покрытие по всей планете. Не только телевидение, но и вся дальняя радио- и телефонная связь проходила через ретрансляционную сеть, создание которой на исходе двадцатого века произвело революцию в мировых коммуникациях.