Пески Марса [сборник]

Кларк Артур Чарльз

8

В БЕЗДНУ

Это был один из тех странных снов, когда ты понимаешь, что видишь сон, и ничего не можешь поделать. В нем смешалось все, что произошло со мной за последние несколько недель, — вместе с воспоминаниями о более ранних событиях. Иногда все переворачивалось с ног на голову. Я был на Земле, но невесомо, над долинами и холмами. Или я был на Ближней станции — но при каждом движении мне приходилось сражаться с силой тяжести. Сон закончился кошмаром. Я двигался напрямик через Ближнюю станцию, используя незаконный, но широко практиковавшийся способ, которому научил меня Норман Пауэлл. Центральную часть станции с ее отдаленными герметичными

помещениями связывали вентиляционные каналы, достаточно широкие, чтобы через них мог пролезть человек. Воздух движется по ним с большой скоростью, и есть места, куда можно забраться и свободно лететь в воздушном потоке. Ощущения весьма захватывающие, но нужно знать, что делаешь, иначе можно пропустить нужный выход, и тогда придется преодолевать сопротивление воздуха, чтобы вернуться назад. Так вот, в своем сне я летел в воздушном потоке и заблудился. Прямо впереди я видел огромные лопасти вентилятора, к которым меня тащило. А предохранительная решетка куда-то исчезла — через несколько секунд меня должно было нарезать на ломти, словно кусок ветчины…

— С ним все в порядке, — услышал я чей-то голос. — Он был без сознания всего минуту. Дай ему еще понюхать.

Мое лицо окатило холодным газом, и я попытался отвернуться. Потом открыл глаза и понял, где нахожусь.

— Что случилось? — спросил я, все еще ощущая легкое головокружение.

Рядом со мной сидел Тим Бентон с кислородным баллоном в руке. Не похоже было, что он хоть сколько-нибудь расстроен.

— Мы не до конца уверены, — сказал он. — Но, похоже, клапан переключателя перекрыл подачу кислорода, когда опустел один из резервуаров. Ты единственный потерял сознание, и нам удалось решить проблему, стукнув по распределителю кислорода молотком. Грубо, но обычно срабатывает. Конечно, его придется снять, когда мы вернемся, — нужно будет выяснить, почему не сработала тревога.

У меня все еще кружилась голова, и мне было немного стыдно, что я лишился чувств. Зато я сыграл роль морской свинки, предупредив остальных. Или, вероятно, лучшей аналогией была бы канарейка, которую в прежние времена брали с собой шахтеры, чтобы проверить качества воздуха под землей.

— И часто такое случается? — спросил я.

— Почти никогда, — ответил Норман Пауэлл. Вид у него был очень серьезный. — Но в космическом корабле столько всяких штучек, что приходится все время быть начеку. За сто лет космические полеты так и не стали абсолютно безопасными — не одно, так другое.

— Не будь таким мрачным, Норман, — сказал Тим. — Свою долю проблем мы уже получили, а дальше все пойдет как по маслу.

Как выяснилось, это замечание оказалось самым неудачным из всех, что когда-либо позволял себе Тим. Уверен, что остальные не раз ему об этом напоминали.

От госпиталя нас теперь отдаляло несколько километров — слишком большое расстояние для того, чтобы наши двигатели могли причинить ему какой-либо вред. Пилот настроил приборы и ждал расчетного момента для старта. Вое остальные лежали в своих креслах — несмотря на довольно слабое ускорение, мы не должны были мешать пилоту во время запуска двигателей, а больше деваться было просто некуда.

Двигатели ревели минуты две, а потом госпиталь превратился в крошечную яркую звездочку в тридцати или сорока километрах от нас. Если пилот сделал все правильно, мы теперь падали по длинной кривой, которая должна была доставить нас обратно на Ближнюю станцию. Нам ничего не оставалось, кроме как сидеть и ждать три с половиной часа, пока Земля становилась все больше и больше, в конце концов снова заполнив почти полнеба.

На пути в госпиталь у нас не было возможности поговорить друг с другом, но теперь ничто не могло нам помешать. Вся наша маленькая компания пребывала в приподнятом настроении, даже эйфории.

Даже командор расслабился, чего с ним прежде

не бывало. Нет, он никогда не выглядел чудовищем, следовало лишь привыкнуть к его характеру. Но он всегда был замкнутым и неразговорчивым, никто на Ближней станции даже не мечтал о том, чтобы попросить его рассказать, как он участвовал в первой экспедиции на Меркурий. И даже если бы и попросили, он наверняка не стал бы ничего рассказывать. Но сейчас он лишь немного поворчал, а потом начал говорить.

— С чего мне начать? — задумчиво проговорил он. — Что ж, о самом полете рассказывать особенно нечего — он ничем не отличался от любого другого. Тогда никто еще не летал так близко от Солнца, но зеркальная обшивка нашего корабля отлично справилась со своей задачей, отражая восемьдесят процентов падающих на нее солнечных лучей. Так что жарко нам не было.

В соответствии с инструкциями мы не должны были пытаться совершить посадку, пока не убедимся, что это безопасно. Мы вышли на орбиту высотой в тысячу шестьсот километров и начали разведку.

Вам, конечно, известно, что Меркурий всегда обращен одной стороной к Солнцу, и потому там нет дней и ночей, как на Земле. На одной стороне царит вечная тьма, а другая залита сверкающим светом. Однако существует узкая сумеречная зона между двумя полушариями, где температура не столь экстремальна. Мы намеревались сесть где-то в этом районе, если сумеем найти подходящее место.

Мы очень удивились, увидев дневную сторону планеты. Почему-то все всегда представляли Меркурий похожим на Луну, то есть покрытым кратерами и горными хребтами. Но оказалось, что на стороне, обращенной к Солнцу, вообще нет гор — лишь несколько низких холмов и огромные, изборожденные трещинами равнины. Если подумать, то причина вполне очевидна. Температура под вечными лучами Солнца составляет свыше семисот градусов по Фаренгейту. Этого слишком мало, чтобы расплавить камень, но она может его размягчить, а сила тяжести делает все остальное. За миллионы лет горы, которые могли существовать на дневной стороне Меркурия, постепенно осели подобно куску смолы в жаркий день. Лишь вдоль края ночной стороны, где температура намного ниже, есть настоящие горы.

Второй раз мы удивились, обнаружив, что в этом сверкающем аду есть озера. Естественно, не из воды, а из расплавленного металла. Поскольку никому до сих пор не удалось до них добраться, мы не знаем, что это за металлы — вероятно, свинец и олово с различными примесями. Фактически — озера припоя! Когда-нибудь эти озера могут оказаться весьма ценными — если мы найдем способ добывать их содержимое.

Как вы можете догадаться, мы вовсе не стремились садиться на дневной стороне. Составив фотографическую карту, мы решили бросить взгляд на ночную сторону.

Единственным способом это сделать было осветить ее специальными ракетами. Мы опустились настолько низко, насколько могли себе позволить, — на высоту полтораста километров — и выстрелили один за другим световые маркеры мощностью в миллиард свечей, одновременно ведя фотосъемку. Маркеры, естественно, летели рядом с нами с той же скоростью, пока не сгорели.

Это было так странно: сознавать, что освещаешь землю, которая никогда не видела Солнца, — землю, которая в течение, возможно, миллионов лет знала лишь свет звезд. Если там существовала какая-то жизнь — что казалось крайне маловероятным, — для нее это наверняка стало настоящим сюрпризом! По крайней мере, это было первое, что пришло мне в голову, когда я смотрел на пламя, ярко освещающее эту скрытую от всех землю. Потом я подумал, что существа, живущие на ночной стороне, вероятно, должны быть совершенно слепы, подобно рыбам в глубинах наших океанов. И тем не менее все это были лишь фантазии: ничто не могло выжить в этой вечной тьме, при температуре почти в четыреста градусов ниже точки замерзания. Теперь, конечно, мы знаем намного больше…