Песнь дружбы
Шрифт:
Но совесть его была все же неспокойна, он не знал почему. Ведь он ни в чем не может себя упрекнуть. Не он же в конце концов удрал в город, не правда ли?
Бабетта вышла из дому и стала подниматься в гору. Как часто в последнее время она говорит сама с собой и взволнованно размахивает при этом руками! Герман остановил лошадей и обернулся в ее сторону, явно поджидая ее. Ну и пусть ждет до седых волос. Бабетта сделала вид, будто что-то забыла, и вернулась в дом. Ах, Герман страшно разочаровал ее — вот как можно ошибиться в человеке! Она всегда думала, что он такой же, как его отец, старый Фасбиндер, — тот был олицетворение
Когда Бабетта снова вышла из дому, Герман все еще стоял с лошадьми и ждал. Он окликнул-ее и подошел.
— Мне нужно поговорить с тобой! — угрюмо проговорил он. — За что ты на меня сердишься?
Бабетта потупилась.
— Сержусь? Я вовсе на тебя не сержусь!
Герман нахмурился. Но ведь он ясно чувствует, что она на пего сердится, что она им недовольна.
— Говори же, Бабетта!
Бабетта обмотала руку передником, затем размотала и вытерла ее, хотя рука вовсе не была влажной. Она помолчала, потом бросила на Германа укоризненный, почти злобный взгляд и вдруг крикнула:
— Ты ни о чем не спрашиваешь! Вот за что я на тебя сержусь.
Она кричала так громко, что Эльзхен, работавшая в своем огороде, выглянула из-за забора.
— Ты ни о чем не опрашиваешь! Человек может погибнуть, а ты ничего не спросишь — ни слова!
Значит, его вина в том, что он ничего не спрашивает?
Да, в этом его вина, и это большой грех — не спрашивать, — он ведь видит, что она чуть себе глаз не выплакала. Бабетта разрыдалась.
— Ну, успокойся, Бабетта, Эльзхен уже прислушивается.
— Пусть слушает!
Герман узнал сегодня многое. Битых полчаса стоял он с Бабеттой посреди поля. Лошади удивленно поворачивали морды в его сторону. Бабетта рассказала ему, как тяжело больна Христина. Это не легкая простуда, как он, может быть, воображает! Речь идет о жизни и смерти. Самое худшее то, что она уже много дней не может уснуть. Молодой доктор Бретшнейдер сказал, что так продолжаться не может. Раз человек не спит, откуда у него возьмутся силы? А как она кашляет! В каморке сыро, вообще во всем доме сырость, — чего уж они не перепробовали! Ей нужен, разумеется, тщательный уход, сказал доктор, и прежде всего сухая, теплая комната, в которой было бы достаточно света и солнца.
Герман озадаченно смотрел вниз. Он побледнел. Но ведь Христина может на некоторое время поехать в санаторий! Неужели она не хочет? После всего, что она пережила!
Бабетта посмотрела на него как на полоумного и язвительно рассмеялась. В санаторий? На какие средства? Неужели он не знает, что Шпан завещал все больнице? Дом, деньги и все! На какие же средства ехать?
Нет, этого Герман не знал, об этом ему никто не рассказывал.
— Вот что получается, когда не спрашивают! — насмешливо закричала Бабетта. — Теперь видишь, что получается? Так тебе и надо!
В этот вечер к ним пришел Рыжий, они собирались играть в карты. Но у Германа не было ни малейшего желания играть. Он пошел в город, чтобы повидать молодого доктора Бретшнейдера. Они близко познакомились во время болезни Антона. Доктор Бретшнейдер как раз собирался выйти из дому и попросил Германа немного его проводить. Христина? Ну что ж, он считает ее положение очень серьезным, это не секрет. У нее катар верхушек легких, но это само по себе еще не так опасно; самое худшее — ее бессонница и меланхолия. Христине нужны свет, воздух, солнце, ей надо быть с людьми. Бабетта очень славная женщина, но в ее доме Христина лишена всего этого. Если она пролежит еще несколько недель, отрезанная от мира, одинокая, в этой сырой каморке, ее вряд ли можно будет спасти. Она ни на что не жалуется, храбрится, но ее мужество ей не поможет. Его отец уже хлопочет о том, чтобы несколько друзей старого Шпана сложились и отправили Христину в санаторий.
В эту ночь Герман долго расхаживал по двору, прежде чем лечь, но уснуть он не мог, несмотря на то, что работал весь день и устал до смерти.
В его хлеву стояла новотельная корова — великолепное, смирное животное, редкостный экземпляр. В прошлом году он купил ее телкой, недавно она принесла первого теленка и развивалась прекрасно. Белоснежная, словно ее выкупали в сливках, темноглазая, с шелковистыми ушами и большим выменем, покрытым, словно паутиной, нежным пухом. Она обещала стать первоклассной молочной коровой. Герман был просто влюблен в это животное.
Богатый крестьянин Дюрр, известный скотовод, увидел Белую на лугу и буквально потерял голову. Он без конца приходил в Борн и делал Герману заманчивые предложения, но тот только поднимал его на смех. Он, мол, и сам знает, что это за корова! На следующее утро Герман отправился к Дюрру и продал ему Белую.
В этот день Германа не было видно. Он оставил вчера плуг посреди поля, чего с ним никогда не случалось. Вечером он пришел, запряг лошадей в телегу и вернулся, лишь когда совсем стемнело.
Антон вышел во двор и с любопытством рассматривал привезенную Германом поклажу. Шкаф, стол, насколько можно рассмотреть в темноте, матрац, кровать, комод.
— Да, что это ты притащил, черт побери! — спросил Антон. Но вдруг умолк и больше ни о чем не спрашивал: он все понял.
— Я, должно быть, опять переберусь к тебе на некоторое время, — сказал Герман.
— Тем лучше. Мне скучновато одному.
17
Христина, вытянувшись, лежала на кровати с закрытыми глазами. Бледные, нежные веки прикрывали ее ввалившиеся глаза. Темные ресницы на бледных щеках задрожали: кто-то вошел в каморку. Она узнала Бабетту и не пошевелилась.
Бабетта подошла к постели, прикоснулась к руке Христины, чтобы не испугать ее, и сказала:
— Христина! К тебе пришел один, из твоих старых друзей и хочет повидать тебя.
Обычно Христине приходилось немного подумать, когда к ней обращались, но на этот раз она поняла мгновенно. Она сразу догадалась, кто этот друг, и испуганно села. Герман уже стоял возле кровати.
Христина покраснела, лицо ее так и зарделось, но потом она откинула волосы назад и посмотрела на Германа без тени смущения, тем долгим, полным спокойного внимания взглядом, с каким дети рассматривают взрослых. Какими широкими стали его плечи, как крепко посажена на них голова! Его лицо потемнело, стало более волевым и мужественным, даже несколько грубым; он отрастил небольшие усики. Темные глаза смотрели на нее с мягкой теплотой; его можно было не бояться.