Песнь меча
Шрифт:
— Пить, — сказал он.
Мальчик протянул ему ковш и повторил:
— Пить.
Бьярни взял его и отхлебнул. Это было вода, а не молоко, но чистая и сладкая, и он жадно пил, а потом вернул обратно. Мальчик положил ковш и сено в дверях конюшни, что-то сказал теням внутри — оттуда донесся топот нетерпеливых копыт и знакомый лошадиный запах. Затем повернулся к Бьярни и осмотрел его с ног до головы, нахмурив брови. Внезапно он словно принял решение, и складки у него на лбу разгладились; указав на дверь дома, он сказал:
— Идем.
Бьярни
Когда Бьярни открыл глаза, он лежал у огня, и кто-то склонялся над ним с чашкой. Прищурившись, он увидел, что это тот самый мальчик. Он сунул ему руку под спину и приподнял, поднеся чашку ко рту, а после заботливо, хоть и резко, сказал:
— Пей, а потом спи и набирайся сил; не смей умирать под моей крышей. У меня и без тебя забот хватает.
Бьярни плохо соображал, что ему говорили, но он понял первое требование и послушно проглотил то, что ему предлагали. Это было похоже на теплую, водянистую овсянку с ложкой меда и горьким привкусом трав. Неподалеку Хунин чавкал над миской такой же овсянки с объедками от ужина. Они закончили свою трапезу почти одновременно, огромный пес поднял вымазанную в каше морду и тревожно заскулил.
Мальчик протянул руку, чтобы почесать его за ухом:
— Все хорошо, — сказал он.
Бьярни пробормотал:
— Осторожно, он не любит чужих.
Хунин потерся головой об руку и замахал хвостом.
— Все звери любят меня, — сказал мальчик. — Именно поэтому… — Он не закончил. — Спи теперь, — повелительно сказал он.
Теплая каша и травы погрузили Бьярни в сладостный туман, и он заснул.
Когда он проснулся, уже рассвело; сил у него было не больше, чем у захлебнувшегося щенка, но чувствовал он себя бодрее, и голова, казалось, просветлела, по сравнению с прошлой ночью. И сразу же он обратил внимание на то, что лежит совсем без одежды под теплой, потертой накидкой, а его рваные штаны и рубашка дымятся над остатками вчерашнего огня. Наверное, мальчик раздел его, пока он спал, и повесил одежду сушиться. А меч? В тревоге он отдернул накидку и обнаружил его у своей руки — левой. Он сжал рукоятку и облегченно вздохнул. Но тут заметил и другое: за ним наблюдают.
Хунин сидел рядом и смотрел на него, нетерпеливо помахивая хвостом, но был еще кто-то, чье присутствие он ощутил. Бьярни огляделся вокруг и в дальнем углу, где прошлой ночью смог различить только тени, увидел старика, неподвижно лежавшего на вересковом настиле под одеялом, натянутым до самого подбородка, словно на погребальном костре. Старик повернул голову к Бьярни и уставился на него блестящими, все еще полными жизни глазами.
Бьярни чуть не вскрикнул от неожиданности, но ответа не последовало. А несколько минут спустя мальчик появился в дверях, и утренний свет залил комнату.
— Это Гвин, мой пастух, — объяснил он. — Он очень болен и не может говорить, но понимает, что происходит.
Мальчик говорил медленно, четко выговаривая слова, похожие на норвежские, но с диковинным акцентом, понять который было трудно.
Он подошел к огню, взял греющуюся на торфяных углях миску и пристроился рядом с ним. И, взглянув на него, Бьярни обнаружил, что это вовсе не мальчик, а девушка, в штанах и рубашке вместо платья, с туго завязанными в узел волосами, — когда буря кончилась, она сняла колпак — как завязывают конский хвост, чтобы не мешал.
— Ты девушка! — сказал он.
— Да, я знаю, — ответила она серьезно, но ему показалось, что она посмеивается.
— А почему в штанах?
— Мужскую работу легче делать в мужской одежде, — сказала она.
— Ты здесь одна? — нахмурился Бьярни.
— Да, если не считать Гвина. А теперь ешь.
Она помогла ему приподняться. В миске была роговая ложка, и она стала кормить его сама. Он ел с жадностью; это была уже не вчерашняя водянистая каша, и, кажется, туда добавили еще что-то — может, яйцо.
Потом, она стала расспрашивать, решив — раз ему хватает сил задавать вопросы, он сможет и отвечать на них:
— Кто ты? Как ты здесь оказался?
— Бьярни Сигурдсон. Из моря.
— С корабля? — спросила она.
Он подумал, что это не такой уж глупый вопрос, как могло показаться, ведь он очутился на пороге ее дома в самую страшную бурю за последние годы — он, левша, да еще с огромной черной собакой.
— С корабля, — кивнул он.
— Кораблекрушение?
До сих пор он не вспоминал о Хериольфе и «Морской корове» — что с ними стало.
— Думаю, да, — сказал он и отодвинул миску, вдруг потеряв аппетит.
— У Драконьей головы многие терпят крушение, хотя в это время года реже, — сказала девушка. — Но иногда кораблям удается спастись в большой бухте, ближе к Англси [92] .
Он понял не все, но угадал по голосу, что она хочет утешить, и ему стало чуть теплее в его холодном одиночестве.
92
АНГЛСИ — остров у северо-западных берегов Уэльса.
Она отложила миску в сторону, и он был ей благодарен, что она не трещит без умолку, как другие женщины, и не заставляет его есть, когда у него нет ни желания, ни настроения.
Он собрался с силами и сказал:
— Я встаю, где моя одежда….
Она уложила его обратно.
— Лохмотья, которые оставило тебе море, не прикроют наготы. Лежи смирно. Спи и набирайся сил, а вечером, если я решу, что ты готов, мы найдем тебе одежду, и ты встанешь, и посидишь у огня, и поешь мяса, и почистишь свой меч, пока соленая вода не испортила его.