Песнь песней на улице Палермской
Шрифт:
И все это только мое и больше ничье. Мое опьянение и мой талант. С того дня я повсюду ношу с собой альбом для зарисовок и чувствую себя поцелованной богом. Юный художник всего своего рода.
Полгода спустя Ольга находит некоторые вещи, свидетельствующие о музыкальных предпочтениях деда и его интересе к классике. Дело происходит пасхальным утром. В доме все еще спят глубоким сном, а она спускается в подвал в поисках коробки с пасхальными украшениями, которые мы не успели развесить.
Сестра моя забирается в самый дальний уголок подвала, где мы вообще никогда не
Ольга притаскивает пакет и граммофон вниз в гостиную, где я, вся заспанная, только что уселась за стол с тарелкой овсяных хлопьев.
Мы стираем пыль с иглы, с виду она еще в рабочем состоянии. Ольга просматривает на свет первую пластинку.
– Смотри! – Классическая этикетка с терьером, слушающим His Master’s Voice [21] , призывно располагается внизу конверта. Мы осторожно ставим дедову пластинку на диск граммофона.
До сих пор Ольга лишь бренчала на укулеле, позаимствованной у матери нашего друга Йохана. Но теперь в гостиной возникает какой-то незнакомый потусторонний звук. Чайковский заставляет сердце Ольги биться в бешеном ритме. Закрыв глаза, она покачивается в такт музыке «Концерта для скрипки с оркестром ре мажор, соч. 35». И сразу за ним без всякого перехода следует Прокофьев.
21
«Голос его хозяина» (англ.).
– ЧТО ЭТО? – Глаза Ольги сверкают так, точно ей одновременно встретились Бог, ангелы и тромбон.
В этом вся Ольга, ей все подвластно: громоподобные литавры, нетерпеливые струнные, пьяный от коньяка виолончельный смычок и шаловливые тромбоны. Одичавшие кларнеты, печальные и грустные валторны, шутливые диссонансы и парящий высоко в небе фагот: «Ты слышишь жаворонка восторженную песнь? Вот и весна». В этой композиции мастер делает невозможное: обо всем на свете нам сообщают за каких-то три минуты. Многочастная и многосложная девушка.
Появляется Филиппа в ночной рубашке и безучастно разглядывает нас. А потом снова исчезает в своей спальне, куда проходит на цыпочках. Варинька тоже возникает в гостиной, что для нее в высшей степени нехарактерно. Она стоит в дверях в своем затасканном шлафроке и с угрюмым видом разглядывает граммофон.
Ольга, однако, не обращает на нас никакого внимания. Вместо отзвучавшего Прокофьева она ставит пластинку с итальянской сопрано Розой Понсель. Уши навострены, в широко распахнутых зеленых глазищах пылает буйное пламя. В кои-то веки раз Ольга теряет дар речи. Она не уверена, откуда берутся эти божественные звуки. Что-то такое вибрирует на дне глубокого колодца. Что-то такое требует нашего полного внимания. Но разве человек способен производить подобные звуки?
И вот все радости и все горести жизни неаполитанской дивы парят над Палермской улицей. Звуки дедова граммофона, словно длиннохвостые
– Я буду петь так же. Прямо сейчас! – объявляет Ольга, сама рожденная с певчей птахой колибри в груди. – L’amour est un oiseau rebelle [22] .
– Романтические бредни, – вздыхает Варинька.
И снова уходит вниз, к себе, повторяя:
22
У любви, как у пташки, крылья (фр.). Начало «Хабанеры» из оперы Ж. Бизе «Кармен».
– Рамантишеские клупасти…
Я молча гляжу на Ольгу, но когда она начинает петь арию, меня охватывает какое-то смутное беспокойство. Потому что голос сестры моей двойняшки навевает мысль о тех длинных серебряных нитях, что приснились нам в утробе нашей матери.
Дедова тоска-печаль по музыке возродилась. Папа отремонтировал педали, отчистил лебединый орнамент, настроил струны и установил пианино посреди гостиной. А в саду зацвела яблоня о семи ветвях.
Неделю спустя Ольга решила брать уроки пения у нашей соседки за живой изгородью – и одновременно матери Йохана. Лучшего нашего друга Йохана.
У этого парня особый ритм движений и женственные черты лица. Высокое и узкое, оно как-то некрасиво держится на шее, а всклокоченные волосы имеют бледно-малиновый оттенок. У него неправильный, слишком глубокий прикус, но когда, что случается крайне редко, его морозно-синие глаза сверкают, они освещают все полотно. Он один из тех киноперсонажей, от которых всегда ждешь улыбки.
Как вечный спутник за ним ходит его младшая сестренка. У Вибеке эпикантус верхних век и избыток хромосом. Рот у нее всегда чуточку приоткрыт, будто она вечно чему-то удивляется, а пухленьким пальчикам обязательно надо постоянно чего-то касаться. Когда ни встретишь Йохана, Вибеке сопровождает его. Слабая синяя тень.
Порой ему требуется отдохнуть от нее, и тогда он забирается на самую высокую сосну в саду, единственное место, где его никто не достанет. В таких случаях Вибеке сидит под деревом и напевает старинные песенки, пока брат не спустится.
И вот Йохан с восхищением разглядывает Ольгу, примостившуюся позади органа с педальной клавиатурой. Вообще-то мать Йохана не собирается учить кого-либо пению. Она никогда не преподавала, да у нее просто нервов не хватит иметь учеников, однако Ольга настаивает. А уж на это сестра моя мастерица. И кроме того, мы не знакомы больше ни с кем, кто мог бы ей аккомпанировать. Разве что довольствоваться пластинками с музыкой мамбо, под которую наша мать любит отплясывать в гостиной, но мамбо Ольга нынче уже за музыку не считает. Она просто-напросто не выражает мировой скорби. Так что сестре остается уповать только на нашу соседку и ее орган.
– Ты же все равно каждый день играешь свои псалмы, Грета. Так и меня можешь чему-нибудь да научить, – продолжает Ольга наседать на соседку.
И наконец мать Йохана, а она физически не может никому отказать, достает сборник псалмов и начинает перелистывать его.
– Что ты хочешь петь? – шепчет она Ольге, отыскивая нужный псалом. Грета не знает, на что способны ее руки, и только когда пальцы начинают перебирать клавиши, а правая нога – нажимать на педаль, она немного успокаивается.